ОДИН ДЕНЬ ОДИНОЧЕСТВА
Не так давно, решив свой досуг посвятить литературным занятиям, я вспомнил об этой истории. Трудно сказать, почему именно о ней. Может быть, оттого, что время, в которое она произошла, - девяностые годы (а это время моего взросления), - всё так же дорого мне?
Имя её главного действующего лица до сих пор на слуху довольно широкой публики, и поэтому я счёл необходимым скрыть его под псевдонимом. Из соображений такта я также дал другие имена остальным персонажам своего повествования, тем более что некоторые из них, по прошествии стольких лет, изменили свой взгляд на описанные события и на своё участие в них.
Когда-то с ними со всеми я был знаком, но особенно тесные отношения у меня сложились с главными участниками случившегося. Я нисколько не покривлю душой, если скажу, что в силу искренней дружбы между нами не было никаких тайн. Поэтому, будучи внимательным наблюдателем всего, что с ними происходило, возьму на себя смелость утверждать, что опишу это, если не искусно, то, по крайней мере, правдиво и, по возможности, подробно, - по крайней мере, не в большей степени, чем того потребует сама логика рассказа.
А. К.
Часть первая.
СТРАНА РОЯ
1
В кабине Камаза сидели трое. Один, с вечной папироской в зубах, крепко держал руль и внимательно следил за дорогой. Второй, лохматый, - его обычно называли Роем, - пытался прочитать о своём ближайшем будущем со страниц автомобильного атласа. На его плече покоилась девичья головка, украшенная двумя тонкими тугими косичками, которые то и дело вздрагивали вместе с кабиной. Если бы не шум мотора, можно было бы услышать мерное сосредоточенное сопение глубоко спящего человека, подхватившего лёгкий насморк.
- Совсем укаталась девчонка, - заметил водитель.
- Да. Мы двое суток не спали, - не отрывая глаз от карты, объяснил Рой. Его голос обладал каким-то странным напряжением, заставляющим его слушать. Так говорят люди, привыкшие много говорить не для себя, и потому ценящие каждое произносимое слово.
- Поспи и ты. Ещё долго ехать.
- Дальняя дорога сон не объедет, - небрежно ответил Рой.
 ...Их высадили глубокой ночью под рекламным щитом, в круг света, льющегося от фонарей бензоколонки. Впереди вдоль линии горизонта мерцали огни мегаполиса, вокруг простиралась чёрная степь, полная свежего ветра с Волги. Водитель махнул на прощание рукой и свернул "на базу".
- Fuck! - крикнула обладательница косичек, со сладким стоном потягиваясь и показывая в след уехавшему Камазу непочтительный жест. -Самую малость не довёз.
- Не груби взрослым, Катюха. Мы у него целый день ехали. Будешь неблагодарной на трассе - тебя никто не подхватит.
- Опять занудствуешь. Ладно. Давай похаваем. На хавку чё-то пробило.
Рой присел на корточки и стал развязывать рюкзак.
- Слушай, а почему ты всегда такой серьёзный? У тебя песни есть такие весёлые, а ты всегда серьёзный.
- Потому и весёлые, что серьёзный. Сало будешь?
Она взяла бутерброд и принялась скакать на одной ноге.
- Мы с тобой уже полгода вместе, и ты всё время чё-то думаешь, думаешь... Молчишь... А если и болтаешь, то всякую хрень. Ты зануда. Я думала, ты весёлый, а ты - зануда. А я так скакать могу целый час. И даже есть так могу. И даже спать.
- Вот и усни.
- А я уже выспалась. Я же ещё не показала тебе свои новые фенечки! Вот они, смотри. - Она, не переставая скакать, обнажила по локти тонкие загорелые руки, сплошь покрытые браслетами из цветного бисера. Рой стоял у обочины, опираясь на гитару. Он даже не обернулся в её сторону, вглядываясь в даль, откуда ожидал появление попутной машины.
- Слушай, я тебя, наверное, утомила своей болтовнёй, - сказала она расстроенным голосом. - Ну, недолго тебе ещё мучится. Скоро уж доедем. Только давай в Самаре наподольше зависнем у Чики. Он тебе квартирник устроит. И не дуйся. Не бери больше с собой на трассу пионерок. Хи-хи. Папик нашёлся. А ты - папик.
Она прыгала, жевала бутерброд и махала руками для равновесия. Вдруг остановилась и резко села на траву, обхватив колени.
- Не обижайся, - сказала она. - Я тебя люблю. После Цоя никто таких классных песен не писал. Ты, да Умка - вот и всё, что у нас осталось.
Рой ни как не среагировал на комплимент.
- Да! А в Самаре мы с Чикой устроим тебе концерт. Чика запишет тебя и пошлёт запись Стасу Намину. А тот издаст твой компакт-диск.
- Катюш, ты - добрый человек, но... Помолчи. Как хорошо было, когда ты спала. Я устал и хочу тишины.
- Что? Я к тебе со всей душой, а ты!.. - вскрикнула она и вдруг набросилась на Роя со спины, одной рукой вцепившись в его волосы, а другой ударяя его куда попало.
- Ты что, сумасшедшая! - только и смог он выдохнуть от неожиданности.
Гитара брякнула о землю, и они оба, вцепившись друг в друга, покатились в кювет. Занятые борьбой, смеясь и потешно ругаясь, они не слышали, как по трассе промчалась в город долгожданная попутка.
Далеко откатившись от дороги в тень и густые травы, они вдруг замерли, тяжело дыша.
- Всё. Я устала, - простонала Катя.
- Балда. Машина проехала. Или мне показалось?
- Будет еще. Смотри, сколько звёзд. Давай их считать. Я те, что слева, а ты - те, что справа.
- Справа и слева от чего?
- Ну вот, опять занудствуешь... А вон - Бетельгейзе. А вон - Ридель...
- Правильно Ригель.
- Какой ты умный... Тебе не надоедает умничать?
Рой чуть заметно поморщился.
Они помолчали.
- Ой, что это? - Катя приподнялась на локте. - Слышишь?
Рой прислушался. Сквозь пенье цикад действительно прорывались странные звуки.
- Как-будто стонет кто-то.
- Да... - упавшим голосом прошептала Катя.
Снова раздался хриплый стон. Катя и Рой, не сговариваясь, вскочили на ноги. В шагах пяти от них среди мятой травы мрак сгущался в чёрное продолговатое пятно, похожее на человеческое тело. Они подошли к нему, взявшись за руки.
На траве лежал старик, закутанный в то, что когда-то согревало человеческое тело, а теперь превратилось в трухлявые обноски. Старик источал такой сильный запах испражнений, что Катя закашлялась и зажала нос. Рой отметил про себя, что запаха алкоголя не слыхать, и, задержав дыхание, склонился над его вспухшим лицом, более напоминающим резиновую маску.
- Дед, дед, ты жив?
Дед разлепил веки и что-то попытался сказать. Но вместо слов опять послышался только хрип. Вдруг он схватил Роя за ветровку, затем поймал его правую ладонь, и потянул её к своей груди. Рой не сопротивлялся. Руководимый дедом, он вытащил из-за пазухи толстый, мятый конверт. Увидев его в руках Роя, дед что-то удовлетворённо промычал. Рой инстинктивно засунул конверт в карман, и как-будто очнулся.
- Катя, фляжку, быстро! - крикнул он.
Через пару минут дед пил воду большими глотками, то и дело захлёбываясь и кашляя. Вода текла по грязной бороде и заливала меховой воротник.
- Рой, Ройчик, миленький, пошли отсюда быстрее, а? Мне страшно... - жалобно проныла Катя. - Ну, пошли, пошли же...
Рой словно не слышал её. Он смотрел на освещённое луной лицо деда и ждал, пока он напьётся. Наконец дед откинул голову и тяжело со стоном вздохнул.
- Я умру... сейчас... - прохрипел он. Катя взвизгнула и прижалась к Рою, сидящему на корточках. Тот обнял её. В молчании прошло несколько секунд. Роя внезапно охватила растерянность.
- Дед, - неуверенно сказал он. - Сейчас мы остановим машину и отвезём тебя в больницу.
Дед никак не отреагировал на это. Он был похож на искусно сделанную, но потрёпанную куклу Карабаса-Барабаса, и только едва видимые глаза, то исчезавшие под веками, то выскальзывающие из-под них мучительным взглядом, напоминали Рою, что это - человек, и человек страдающий. Реплику деда Рой всерьёз не воспринял. Мало ли что внушит себе больной старик. Наверное, приступ эпилепсии, или чего-то в этом роде...
- Кать, иди постопь. Может, на бензоколонку заедет кто... А я его сейчас к трассе подтащу. Что-то с дедом не так...
Катя неуверенно вполголоса произнесла:
- Как же, повезут с ним... Это же обыкновенный бомж. Напился и валяется...
- Да водкой же, вроде, не пахнет… - Рой внимательно посмотрел на неё.
Дед заворочал головой и громко застонал, широко раскрыв глаза. Руки его заёрзали по траве, а изо рта стала сочиться густая белёсая жижа.
Катя заорала от страха и стала тянуть Роя к себе. Он толкнул её, и она, не удержавшись, упала на траву.
- Слушай! - Рой дал волю внезапно нахлынувшему раздражению, копившемуся в его душе уже давно. - Если тебе страшно или противно, иди на трассу, езжай одна к Чике. Я останусь здесь... Ты что, не видишь: ему нужна помощь!
Рой вновь нагнулся над дедом. Тот тяжело дышал, задрав кверху колтун бороды.
- Дед, дед, эй, что с тобой? Ты жив?
Катя молча поднялась, напряженно глядя на Роя. Вдруг она решительно направилась к дороге.
Рой секунду проследил её глазами.
- Застопишь, скажи, что до ближайшей больницы, - крикнул он.
- Да пошёл ты... - одними губами сказала она.
Рой ухватил деда за подмышки, и, преодолевая дурноту, поволок его к трассе. Дед только изредка стонал и хрипел, пуская изо рта слюну и пачкая руки Роя. У обочины Рой остановился и поискал взглядом Катю. Рядом её не оказалось.
- Катя! - крикнул он. Никто не откликнулся. Рой испугался.
- Дед, полежи-ка пока один...
Напрягая слух и зрение, он стал всматриваться по обе стороны шоссе и заметил на фоне мерцающих городских огней знакомый удаляющийся силуэт.
Подбежав, Рой схватил Катю за рюкзак.
- Ты что? Куда ты?
Катя остановилась.
- Я к Чике.
- Прости меня, я в сердцах... Пошли, поможем деду. Надо отвести его в больницу. Ну, прости меня...
Она молчала. Он попытался взять её за руку, но она выдернула её.
- Я к Чике, - повторила она.
- Ты что, не понимаешь? Человеку плохо! - закричал он вдруг. - Надо ему помочь!
- Иди и помогай. И не ори. А я поеду к Чике. Ведь это ты - добрый, а я - злая. Ты - умный, а я - дура. Ты - великий, а я - никто... Всегда так...
Катя отвернулась и быстро пошла по обочине. Рой снова догнал её. "Я бы сказал иначе: ты - ребёнок, а я - взрослый", - подумал он, встав перед ней, но, прервав сам себя, не сказал ни слова и быстрыми шагами направился обратно. Однако, едва бросив взгляд на тяжело дышащего деда, он снова побежал к Кате.
- Ну, что ты?!.. - начал было Рой. - Вот приедем, капризничай сколько хочешь. Но сейчас, прошу тебя, не надо...
- Отвали, - сказала она. Рой безуспешно попытался поймать её взгляд, пятясь спиной, но внезапно остановился и побежал обратно.
Вернувшись к деду, Рой, стараясь не вдыхать зловонный запах, вновь склонился над ним. Выражение старческого лица изменилось; теперь это уже не было маской смерти на человеке, а наоборот, человеческое лицо стало маской, за которой таилась смерть. Рой от испуга резко выдохнул, но выдох неожиданно превратился в пронзительный крик:
- Катя!
 Но Рой даже не услышал себя. Он поискал у деда пульс, закрыл ему глаза и встал.
- Что, что случилось? - раздалось за его спиной.
Рой вздрогнул.
- Он умер...
Потрясённые, они долго молчали, сидя на траве. Это была не первая смерть, встреченная Роем, и всякий раз он ловил себя на ощущении, что от его разума и сердца ускользнуло что-то очень важное, что умирающий человек скрыл от него какую-то непостижимую и важную тайну... Но теперь - вот странно! - он почувствовал какую-то ясность. Он ощутил, что только с одиночеством этого умершего ночью на обочине трассы старика может сравниться то, что полнило его душу в последние месяцы.
Катя переживала и страх, и обиду, и жалость, и не могла разобрать, что является главным из этих чувств. И так было всегда в острых ситуациях: её захватывал поток противоречивых эмоций, которые она не могла понять и отделить друг от друга, и она обычно предавалась тому, что испытывать для неё было привычнее. Как правило, это были обида и страх. И она шёпотом проговорила:
- Теперь у нас могут быть проблемы с ментами. А у меня нет при себе паспорта. Надо сваливать отсюда быстрее.
Рой подумал, и сказал как можно мягче:
- Я понимаю тебя, Катюш, но его надо похоронить.
- Как ты будешь его хоронить?! - Катя встала на ноги. - Руками, да, руками могилу-то будешь рыть?!
- Дождусь рассвета, схожу к дачникам, возьму лопату.
- Рассвета?! Ты - эгоист, Крывелев. (Она всегда, когда злилась, звала Роя по фамилии.) Ты обо мне вообще никогда не думаешь.
- Пусть так. Если останешься, возьми спальник. Я посплю на рюкзаках.
- Дурак ты, Крывелев, дурак, на самом-то деле... - вздохнула Катя. Но ругаться и тем более одной идти в неизвестность теперь было уже невмоготу. Усталость и апатия внезапно овладели ею. Больше всего на свете ей захотелось забраться с головой в тёплый спальник и ни о чём не думать.
Рой пожал плечами и пошёл к вещам, оставленным на обочине.
*
Рой действительно проснулся с рассветом. Он очень любил просыпаться рано, и чтобы утро было солнечным и полным птичьей радости. Но сейчас нахлынувшую было эйфорию отравило воспоминание о ночной находке в степи и о том, что он ещё должен сделать. Рядом в спальнике посапывала спящая Катя. Стараясь не будить её, он встал, и подошёл к мёртвому деду.
В карманах его нелепых одежд Рой не нашёл ничего, кроме сырого беломора и мелочи. "Беспартошный", - невесело усмехнулся Рой. Для острастки он ещё раз пощупал пульс, поглядел зрачки, похлопал деда по вспухшим щекам, покрытым каплями росы. Потом со вздохом поднялся и направился в дачный посёлок.
Могилу Рой копал часа два. Никого в помощники из окрестных селений он звать не стал, рассудив, что в их бродяжьем положении лучше не привлекать внимания. Катя, проснувшись, помогала ему, отгребая землю руками. Почва была мягкая, песчаная, сухая. Ниже шла глина. Выкопав метра полтора, он решил, что этого хватит, хотя и не стандарт. "Однако, я не профессионал", -подумал он, устало сел на траву и осмотрел выкопанную яму. С трудом подтащив труп, он столкнул его в могилу. Дед шумно скатился и лёг лицом вниз.
"Какая разница", - подумал Рой.
Катя подошла к краю могилы, сняла с шеи маленький крестик, и, всхлипнув, бросила его. Он упал на дедовскую спину.
"А если дед был мусульманином? Или иудеем? Или вообще атеистом?" - подумал Рой, но ничего не сказал и снова взялся за лопату.
2
О конверте он вспомнил уже у Чики, в Самаре, когда чистил одежду. "Та-ак, посмотрим, что здесь у деда..." Конверт был без подписи. Рой разорвал его. Любопытство оттеснило бессмысленное ощущение бестактности.
Из конверта выпали паспорт, трудовая и записная книжки.
Начнём с трудовой. Так... Принят на работу... Благодарности... Поощрения... Пенсия... Два места работы. Так, так, молодец, дед, образцовая жизнь... Как жил, так и умер, по-христиански, без гордыни.
Как же ты попал на обочину? Ушёл из дому, как Толстой? Был избит да ограблен? Спился, забомжевал?
 Что в записной?.. Крупный уверенный почерк. Адреса... Сёма Белоглазый... Или Белоглазов? Лида. Снова Лида. И ещё Лида. Это всё одна, или разные?.. Жена, дочь, любовница? Юбилейные вирши. Рядом: "Не забыть купить майонез. Для Лиды". Гм... Интересно, купил? И адреса, адреса, адреса... Скелет прожитой судьбы... Записная книжка - как конспект романа...
Рой вытянулся в полный рост на диване, заложив за голову руки.
"Ну и в чём смысл происшедшего, старик? Что ты узнал нового? Что в России есть умирающие бомжи, что я умею копать лопатой землю, что Катюха - ещё совсем ребёнок, капризный к тому же?
Фигня какая. Единственное, что мне очевидно, так это то, что смерть преследует меня по пятам, причем не моя, а всё чужая, чужая. Зачем? Что я должен понять?"
И Рой разозлился. Острое ощущение фальши охватило его. И стыда, стыда за то, что он должен быть там, а находится здесь.
- Катюха! - закричал он. - Всё. Едем домой.
Он соскочил с дивана, и вышел из комнаты.
Катя с распущенными волосами и Чика - парень лет восемнадцати с добрым веснушчатым лицом - сидели на циновке в дыму благовоний и медитировали под звуки магнитофонного ситара. Чика читал нараспев мантры, закрыв глаза и шевеля гибкими тонкими пальцами босых ног.
- Чччё ты орёшь? - зашипела Катя. - Ну, чё ты орёшь? Кайфоломщик.
Чика удивлённо воззрился на Роя. Он с трудом переключал сознание с мантры на реальность, часто моргая и лениво произнося русские слова.
- Как так, Рой? Завтра же весь город ко мне соберётся на твой квартирник. Ты же обещал.
- Я больше не буду петь. И песен уже я как год не пишу. Охота вам будет старьё слушать?..
- Ты же столько людей обломаешь, Рой.
- А он звезда. Ему можно, - вставила Катя.
- Так. Вот что, ребята. - Рой сунул руки в карманы джинс. - Мне нужно домой. Вы должны помнить, почему. Ты, Чика, завтра просто извинишься от моего имени перед народом, и всё. Я, кстати, ничего никому не обещал. Ты сам придумал этот проект. Катя, давай начнём собираться. Сегодня, может, ещё до Башкирии доедем… Пожалуйста, - добавил он тихо.
Чика, уже переставший моргать, растерянно смотрел то на Роя, то на Катю. Она сидела молча, обхватив колени и опустив голову. Видно было, что она на что-то решается.
- Я не поеду с тобой. Извини, - произнесла она почти шепотом, после долгой паузы.
- Ладно. - Рою захотелось взять её за плечи и сильно встряхнуть, но, чуть помедлив, он вышел в коридор и стал укладывать вещи.
Когда он уже почти оделся, в коридоре вдруг появилась Катя.
- Не забудь фляжку, - сказала она, прислонившись к косяку и держа в руках свёрток. Она была серьезна, печальна и решительна. - На, это хавчик. Прости, я не могу у тебя жить. У тебя нет радости. Я давно хотела тебе об этом сказать. Я вернусь к родителям. У меня есть деньги на поезд, не волнуйся за меня. Когда я приеду, я зайду к тебе.
- Зачем? - удивился Рой.
- Нет, я буду заходить к вам обязательно. Я буду готовить суп. Не сердись на меня. Я знаю, что я плохая. Я плохая, плохая! Но я ничего не могу с собой поделать.
Рой вздохнул и подошёл к ней.
- Что здесь? Сушки? - Он взял свёрток и неловко попытался её поцеловать. Она неуверенно отстранилась, пожимая его руку.
- Пока, через пару дней увидимся.
- Пока.
Шагая через двор чикиного дома, Рой вдруг услышал, как его зовут. Он остановился и поискал взглядом, откуда мог раздаться крик. С пятого этажа, из окна чикиной квартиры высовывалась Катина голова.
- Рой! Я приду, честное слово, приду!
Рой махнул рукой и скрылся за углом.
3
Это произошло два года назад в Голландии. Рой уже решил возвращаться домой, как у него украли вместе с деньгами все документы: и визу, и загранпаспорт. Случай был тот, о котором говорят: с каждым такое может случиться. Выйдя из автобуса, Рой зачем-то полез в рюкзак и обнаружил, что его боковой карман аккуратно срезан. В растерянности он долго стоял на тротуаре, тупо уставившись в придорожную рекламу. Денег было не жалко. Рой зарабатывал их уличными концертами. Но потеря ксив сулила большие проблемы при встрече с пограничниками, а пересечь по пути домой Рою предстояло ещё три границы - он путешествовал автостопом. В посольство обращаться бессмысленно, подумал Рой, вспомнив опыт одного своего друга. И, отойдя от шока, он направился прямо на КПП, решив там всё рассказать, а потом посмотреть, что будет.
Толстый вальяжный голландский цербер, которого Рой про себя почему-то прозвал "Фризом", выслушав его объяснения, начал ворчать на вечные "проблемс" с этими "рашенз", а затем посоветовал вернуться поискать пропажу. Впрочем, из того, что он говорил, Рой понимал только половину, поскольку тот безбожно мешал английские и голландские слова. Наконец, выговорившись, цербер заинтересовался содержимым Роева рюкзака и внутренностями его гитары и, после того, как Рой ответил утвердительно на вопрос, бывал ли он в амстердамских кафештанах, начал рыться в его вещах со сосредоточенным пыхтением, призвав на помощь коллегу. Но их ждало разочарование: в рюкзаке ничего не было, кроме походных принадлежностей, запасных гитарных струн и томика текстов Лу Рида, а в гитаре притихли только отзвуки Роевых песен. Коллега "Фриза" что-то небрежно сказал и ушёл. "Фриз" закурил, солидно помолчал, и свирепо изрёк:
- Lets go home!
- Thank you very much! - обрадовался Рой. Ему захотелось подарить "Фризу" все индонезии мира, утраченные Голландией во время неудачных колониальных войн.
Выйдя из голландского КПП, он, недолго думая, направился пешком в сторону германской заставы, намереваясь уже за ней заняться привычным автостопом.
Граница между владениями нидерландской короны и Северной Рейн-Вестфалией шла по довольно широкой речке. Через неё был переброшен автомобильный мост, срединные сваи которого уходили не в воду, а в песчаный островок, заросший вереском и молодыми ивами. Рой шёл над ним, любовался безоблачным небом, утонувшими в зелени речными берегами, лениво текущей водой, от которой веяло прохладой... Путешествие заканчивалось. Позади пол-Европы, десятки знакомств, записи с французскими шансонье...
Рой поправил рюкзак и ускорил шаг. За месяц музыкально-автостопных скитаний он устал, очень устал и теперь хотел одного - быстрее вернуться домой и побездельничать.
Немецкие пограничники встретили Роя удивлённо и настороженно, поступив с ним иначе, чем голландцы: они сначала его обыскали, а потом выслушали. Выслушали спокойно, деловито переспрашивая, уточняя детали и, как казалось Рою, доброжелательно кивая головами. Однако старший по званию вдруг подошёл к нему вплотную. Поправляя круглые очки, съехавшие на нос, начальник произнёс по-русски, придав лицу казённое выражение:
- Вам нельзя ходить Дойчлянд. Вам надо ходить обратно Амстердам искать аусвайс. Без визы Дойчлянд нельзя.
Все возражения Роя были тщетны. Он закусил губу, собрал вещи, и направился обратно на голландскую заставу.
"Фриз" заметил его издалека, важно выйдя навстречу. Рой, разведя руками, рассказал ему про разговор на немецкой стороне. Тот равнодушно выслушал и отрицательно помотал головой: без документов в Нидерланды он никого пропустить не может.
- Ты - толстая задница, - сообщил ему Рой на русском языке, и поплёлся обратно к немцам.
Немцы на этот раз от него просто отмахнулись:
- Вас больше не слушать. Вы мешать работать.
Рою отчаянно захотелось нахамить, и он крикнул прямо в ухо уже знакомому начальнику подразделения: "Гитлер капут!"
- Jah, jah, caput, - согласился тот, бесстрастно глядя ему в глаза сквозь свою зоркую оптику.
Рой сплюнул и повернул назад.
Он дошёл до половины моста, облокотился на парапет, и стал думать, грызя сухарь. Очевидно, обе заставы уже давно созвонились по его поводу и сейчас забавляются, играя им в пинг-понг. Сволочи. Но что же ему делать? Ему домой надо...
А как красиво вокруг! Как уютен этот островок под ногами!
И тут Роя осенило. Он спустился по железной арматуре вниз, и спрыгнул прямо в густой вереск.
До вечера он купался и загорал, заночевал в палатке, разведя костёр, а утром пограничники с обеих застав увидели в бинокли торчащий посреди островка длинный шест, а на нём - развевающуюся на ветру белым флагом Роеву майку с надписью, сделанной маркером на английском, немецком и русском языках: "Страна Роя". Ниже этих слов красовался пацифик.
Так Рой основал своё государство.
Его подданные ездили по мосту в обе стороны на грузовиках и легковых автомобилях. Он встречался с ними, выходя вечером, когда движение редело, с гитарой на парапет моста. Рядом он ставил свой флаг. Удивлённые водители притормаживали и заводили с ним разговор. Рой терпеливо им объяснял ситуацию, в которую он попал, добавлял, что проводит акцию за отмену всех и всяческих границ, играл на гитаре... Ему сочувствовали, предлагали деньги. От денег он отказывался, потому что в своём государстве отменил товарно-денежные отношения, будучи коммунистом по убеждению, и добавлял, что вместо денег взял бы еды. Едой с ним делились охотно. Так вкусно и обильно Рой, пожалуй, не ел никогда в жизни.
Так прошло несколько дней.
Однажды утром Роя разбудили звонкие голоса, доносящиеся с островного берега. Затаив дыхание, он прислушался. Уж не пограничники ли явились разбираться с ним? Да вроде нет: среди мужских голосов слышались девичьи, и слишком уж все они были веселы. Он быстро надел джинсы и вылез из палатки.
Половина его острова была оккупирована босыми по самые макушки длинноволосыми молодыми людьми, которые ставили палатки и тенты, разводили костёр, бегали взапуски друг за другом по песчаному берегу. Их было человек десять. Они сразу же заметили Роя и почти все кинулись к нему.
- Hi!
- Hi! - улыбаясь и щурясь от солнца, ответил Рой. Местные хиппи, накануне заметившие его флаг, присоединились к нему, и он с радостью даровал им всю полноту гражданских прав на территории своего государства.
 ...Всё это время голландские и немецкие пограничники спорили, кто из них должен устранять сие безобразие, и никак не могли договориться - ведь островок-то ничейный. Более того, он не значился ни на одной карте, поскольку был намыт рекой всего несколько лет назад...
Между тем "Страна Роя" ("Ройлянд", как её прозвало новое население) процветала. Палаточный городок расширялся, и занимал уже всё пространство островка. Все его жители, кроме Роя, имели право свободно пересекать обе границы, поскольку их документы были в порядке, и они частенько делали вылазки в окрестные городки на немецкой и голландской стороне, возвращаясь с продуктами. По этой причине для Роя отпала необходимость каждый день появляться на мосту ради заработка.
Население его страны с удовольствием развлекалось, и апофеозом этого праздника стал совместный концерт местных рок-групп и Роя. Его организовали телевизионщики с обоих берегов прямо на островке. У Роя взяли интервью, и он честно поделился своими проблемами, возникшими у него в связи с потерей документов. На следующий день местные газетки вышли с такими шапками: "Русская рок-звезда борется за единую Европу", "Русские пришли и научили нас как жить". Но более всего для Роя была важна статья под заголовком: "Прекратить полицейское преследование русского музыканта!", где рассказывалось о митингах в его защиту, проведённых голландскими и немецкими левыми.
Первыми не выдержали немцы. В один прекрасный день они потребовали, чтобы Рой явился к ним на заставу. Воспитанный в той стране, где от власти ничего хорошего ждать не приходится, он собрал вещи, и, сопровождаемый встревоженной волосатой братией, выполнил приказ. Пограничник, которому Рой орал в ухо "Гитлер капут", блестя своими "цейсами", бесстрастно вручил ему транзитную визу, добавив строго, что на пересечение Германии у Роя всего двое суток.
Рой молча взял документ, попрощался с гражданами своей страны, передоверив им руководство ею, и решительно направился к трассе, бегущей вдоль широты.
...Он очень, очень устал, и ему хотелось домой...
*
С тех пор прошло немного лет, но теперь Рой вспоминал этот случай, как произошедший с ним в какой-то другой жизни. К тридцати годам у него появилось ощущение, будто он уже прожил несколько жизней, настолько непохожи и насыщены были периоды его земного существования. Однако все эти прожитые жизни казались ему не чужими, а только его, Роя. Его никогда не покидало ощущение цельности своего Я. "Вот она - реальная реинкарнация, - усмехался он по этому поводу. - Только живущий постоянно одинаково, нуждается в сказках о перерождении..."
Но жизнь, которой Рой жил ныне, отличалась от всех прошлых настолько разительно, что он всё труднее и труднее обнаруживал в ней свою вожделенную целостность...
4
"А что ты, старик, хотел? Тебе уже тридцать, а ей только восемнадцать. Она имеет право быть слабой, - думал Рой, идя от Чики на трассу. - Это ещё не конец, она любит тебя, любит. Ей просто трудно", - успокаивал он себя, но легче не становилось.
Возвращение домой оказалось простым и быстрым. Всего два дальнобоя, и Рой открывал дверь своей квартиры.
Было тихо и светло. Скинув обувь, Рой сразу вошёл в комнату матери.
Она лежала на постели боком, лицом от стены, сжавшись комочком, странно согнув ноги и руки. Одеяло было откинуто в сторону. Простынь была в свежей моче. На появление сына она никак не отреагировала, уставившись неподвижным взглядом вглубь себя и невнятно бормоча какие-то странные слова. Рой с трудом разобрал их: "По-не-во-ле приш-лось"...
- Мам, я вернулся. Ты слышишь меня?
Она повернулась на его голос, повторяя то же самое, но только более отчётливо. Зрачки её остались неподвижны.
- Мама, мама, что случилось? А где тётя Рита?
Он приподнял её и попытался посадить на стул. Это не удалось, так как ноги не захотели разогнуться. Тогда он бережно положил её на пол. Она безучастно смотрела, как он меняет сперва простыню, затем клеёнку под ней, затем столь же равнодушно терпела переодевание в чистое платье, чуть шевеля окостеневшими руками... Наконец Рой положил её на свежее бельё и накрыл одеялом.
- Я схожу к тёте Рите, скажу, что приехал, ладно? Я ненадолго, а потом поедим.
Мать не слушала, а всё повторяла и повторяла своё "поневоле"...
Тётя Рита - суетливая старушка с сигареткой в зубах - радостно всплеснула руками, когда увидела Роя в дверях своей квартиры.
- Приехал, приехал! Наконец-то! А то твоя мать каждый день: "Где Матвей? Скоро ли вернётся?"
- Что случилось, баб Рит? - спросил Рой сорванным голосом, перешагнув порог.
- А вот давеча ночью ведь новый инсульт у неё был.
Рой вытер вдруг вспотевший лоб.
- Были врачи, ставили капельницу, сказали, что всё, дня не проживёт. А потом она утром вдруг очухалась, и я пригласила попа нашего соборовать её, так она не захотела, а потом согласилась, только вот потом сказала, что поневоле пришлось... И прошёл день, я с ней всё сидела, а она одно твердит, как оправдывается: поневоле, да поневоле... Ну, ты проходи, поешь, да потом твою мать накормим. Как съездил-то?
К вечеру мать снова пришла в сознание, обрела членораздельную речь, а ноги и руки её разогнулись. Рой сидел на краю постели, держа её прохладную ладонь. Она ласково смотрела на него и слушала.
 - ...А я отыграл в Москве пару концертов да сразу домой поехал. Автостопом, как всегда. Привык я так ездить. Концерты прошли очень хорошо, заработал я денежку, да только вот народ говорит, почему мало выступаю, а если и пою, то всё старое. А я вообще не хочу больше музыкой заниматься. Надоело. Вышло пять альбомов, один даже во Франции, помнишь, я тебе рассказывал, и хватит. Хочу в чём-нибудь другом себя попробовать. Может быть, в науку вернусь. Опять цветочками своими буду заниматься, - Рой старательно рассмеялся. Мать улыбнулась.
- А где Катенька? - тихо спросила она.
- Катюха... это... Она в Самаре осталась, у приятелей, - Рой запнулся, увидев, как мать покачала головой. - Да, мам, мы расстались, - добавил он, помолчав.
- Это из-за меня.
- Ну, что ты. Мы так просто, поссорились. Бывает ведь. Маленькая она. Мы ещё будем вместе, вот увидишь. С внуками повозишься...
- Дай-то бог... - вздохнула она. - Знаешь, Матвей, а ведь я танцевать ещё мечтаю, и мужа найти нового хочу...
Рой крепко сжал её ладонь.
- А почему бы и нет? - с трудом произнёс он, огромным усилием воли загоняя слёзы обратно в сердце. - Ладно, мама, я стирать пойду...
Пошатываясь, он вышел в ванную и тихо расплакался, совсем по-детски утирая слёзы одним кулаком и стуча в бессилии по стене другим...
Стирать Рою приходилось три-четыре раза в неделю. Каждые выходные - готовить суп. Мыть пол с хлоркой возле материнской постели - раза два в день. И три раза в день он был должен мать покормить: сама она есть не могла. Временные промежутки между выполнением этих обязанностей заполнялись подготовкой и чтением лекций по ботанике в местном педагогическом институте и сном. Страну Роя, когда-то сверкавшую фейерверками творчества, дружеского общения и любви, окутал туман бытовых забот и скуки, сквозь который Рой брёл наугад и в одиночку. Насколько длинным будет этот путь, Рой не знал. Знал он только, что должен пройти его до конца, поскольку сам его избрал год назад, когда привёз к себе парализованную мать из другого города.
5
Теперь, когда Рой входил в её комнату, она с трудом узнавала его. Сначала появлялся кто-то большой и лохматый, двигался рядом, затем она замечала руки, затем - лицо. Лицо - такое знакомое, родное... Опять он. Какой красивый и заботливый! Вот сейчас он принёс поесть. Но я не хочу... Подоткнул одеяло и подушку... Кто он? Молодой, заботливый мужчина... Я никак не могу его вспомнить...
Это же брат, брат Ваня! Да, конечно, Ваня...
- Ванька, перестань бегать из комнаты в комнату. Послушайся меня, я старше… Не забудь, нам ещё пельмени лепить, отец велел...
- Что, мам? Что ты сказала?..
Нет. Я ошиблась. Это не Ванин голос. Кто же он?
Я вспомнила, вспомнила! Это Лёня!
- Лёня, как я рада, что ты приехал! Я так ждала тебя... Все жданки переждала... Дорогой, любимый Лёня... А я вот болею. Руки, ноги - как не мои. Но ничего, пройдёт. Мы ещё с тобой потанцуем, повальсируем, ведь правда, Лёня?.. Ведь правда? Ты ведь меня теперь не бросишь? Не бросишь, Лёня?.. Мне так одиноко, так одиноко без тебя... Куда ты, куда ты, куда?.. Ушёл. Нет, это был не он. Лёня так просто не ушёл бы. Он ведь любит меня. Нет, это не он. Но кто же это, кто?
- Мама, вот, я соку принёс... Апельсинового. Коль не ешь, так его хоть попей. Ну-ка, голову нагни...
Нет, это не Лёня... Почему он называет меня мамой?.. Такой большой, взрослый мужчина называет меня мамой...
- Это не я твоя мама. Мама ушла, ушла в райсобес. Скоро вернётся.
Он меня целует. Кто он? Кто же он?
- Мама, ты не узнаешь меня? Это я, Матвей, твой сын.
Мой сын... А у меня разве есть сын? Сын... У меня есть сын!
- Сын, сынок...
- Да, мама, да, это я.
Сын. Какой большой, какой красивый... Мой сын! Он что-то говорит, много говорит. Я ничего не понимаю. Поспать. Я хотела спать...
Да. Я вспомнила. Это мой сын. Его зовут Матвей. Он очень странный. Не подстригается, но очень умный, такой непонятный. Занимался наукой, потом бросил, стал музыкантом. С ним ещё живёт девушка, девушка Катя. Хорошая такая девушка. Она приносила мне еду и лекарства. Но молодая ещё. Что-то у них выйдет?..
А я скоро умру. Ног уже не чувствую совсем. И голова уже совсем не моя от боли. Трудно глотать. Впрочем, есть и не хочется. Хочется пить и спать.
А что будет после смерти?
- А что будет после смерти, сынок?
- Не знаю мама. Я уверен, тебе о смерти ещё рано думать.
- Не обманывай меня. Рита даже священника вызывала. Собороваться. Кажется, это так называется. Я испугалась. Я не хотела. Ты же знаешь, я никогда в церковь не ходила. Но Рита меня уговаривала, и мне поневоле пришлось... Выходит, наверное, я скоро всё-таки умру…
Рою стало досадно и горестно. Злость охватила его. "Ах, баба Рита, баба Рита..."
- Ты знаешь больше меня, сынок. Что же бывает после смерти?
- Не знаю, мама, не знаю, - Рой растерялся. Ему очень хотелось её утешить. - Я думаю, что мы ничего не знаем об этом, но мы должны надеяться...
- Ты будешь обязательно в раю, - сказал он вдруг.
Мать удивлённо на него посмотрела.
- А что там?
Рой с трудом сохранял спокойствие. Он не мог ни о чём думать. Язык не слушался, и только щемящая жалость выворачивала наизнанку его мысли и чувства.
- Не знаю, мама. Там хорошо. Там очень хорошо, гораздо лучше, чем здесь.
- Зачем ты говоришь о рае, ведь ты не веришь…
- А ты, мама?
Она вздохнула.
- Я тоже. Наверное. Не знаю.
Она помолчала.
- Мне становится легче, когда я думаю не о боге, а о тебе.
- Ну, вот и думай обо мне. Может быть, именно в этом и больше всего бога… Когда ты думаешь обо мне, которого ты родила и воспитала… Потому тебе и становится легче... Во всяком случае, если бог есть, то он должен быть только в том, что приносит облегчение…
- Как-то непонятно ты сказал… Да. Ну ладно... Наверное... Дай попить, да я посплю...
Она сделала несколько глотков.
- Теперь иди, иди...
"Сын. Мой сын. Когда я умру, он будет жить. Как не хочется умирать! Но он будет жить. Жить. Благодаря мне. Мне. Жить. Сын. Мой…" - думала она, засыпая.
6
 От неподвижного лежания тело матери покрывалось розовыми пролежнями, и чтобы замедлить их расползание по сухой пергаментной коже, Рою приходилось несколько раз в день переворачивать мать на постели. Он обрабатывал поражённую кожу лекарством, но, несмотря на это, ярких пятен становилось всё больше и больше. Почему-то именно они стали особо ненавистными врагами Роя, а вовсе не материнские экскременты. Последние требовали не меньше забот, но, тем не менее, представлялись ему чем-то естественным и неизбежным. А к пролежням он относился как к живым существам, как к непосредственным посланникам смерти. Рой мысленно разговаривал и спорил с ними, наделяя каждый из них не только голосом, но и характером. Вот с этими, например, что на плечах, удавалось договориться, и они отступали, желтея с краёв, а некоторые из них исчезали совсем. Но были и такие, как вот эти, на бёдрах, которые, сколько их не смазывай целебной мазью, медленно, но всё шире и шире распускали свои жуткие лепестки.
Рой перестал чувствовать промежуток между собой и этим умирающим телом. Он с ужасом видел, что сам срастается с ним, но не хотел этому сопротивляться. Ибо та жизнь, которая упрямо теплилась в этом теле, когда-то породила его и потому оставалась неотъемлемой частью его собственной жизни.
Разумом он понимал, что смерть матери будет означать для него освобождение, но разум же и подсказывал, что, с другой стороны, эта вожделенная свобода будет неотличима от тяжёлой утраты, - утраты человека, без которого Рой не мыслил своего существования.
Наступил момент, когда у матери уже настолько ослабли мышцы таза, что накопившиеся в её кишечнике нечистоты не могли выходить наружу самостоятельно. Она добросовестно тужилась над пластмассовой уткой, наивно выпучивая глаза и надувая губы, но всё напрасно.
- Какая это тяжёлая работа - умирать… - жалобно кряхтела она.
"И так уже третий день", - подумал Рой, с остатками супа в руках ожидая окончания процесса. Затем, поняв, что желаемого исхода не будет и на этот раз, он с великой неохотой представил, чем ему придётся сейчас заниматься.
"Ложка, не клизма. Пожалуй, чайная. Чтобы только выковырять пробку".
Он поставил тарелку на подоконник и вытащил из кружки нужный инструмент.
- Мама, ну-ка, раздвинь ноги…
Звонок в дверь заставил Роя вздрогнуть и разозлиться.
К чёрту. Всех к чёрту.
- Вроде, звонит кто?
- Некогда нам. Тебя соборовали, теперь я тебя исповедую…
- Ох! Ну, ты и скажешь…
- Ну, в одном случае - грехи, в другом - говно. Велика ли разница? Только от моей исповеди тебе легче ещё при жизни станет.
Снова звонок, длинный-предлинный, никчёмный-приникчёмный…
- Так кто ж это звонит-то?
- Кто бы ни был, сейчас не открою…
Звонили ещё долго. Рой злобно матерился про себя. Звонок действовал ему на нервы. Но он терпел и делал своё дело.
Наконец, он закончил. В тот же миг стих и звонок. Мать перестала кряхтеть и только постанывала. Ей явно полегчало.
- Вот. Полный горшок грехов, - сказал Рой, вставая на ноги с уткой в руках и через силу дыша смрадными испарениями. У него кружилась голова, и он понял, что если не вздохнёт сейчас же свежего воздуха, то упадёт без памяти. Помедлив ещё секунду над притихшей матерью и соображая, что потом надо будет вернуться и поменять испачканное бельё, он направился вон из комнаты.
Держа в вытянутой руке наполненную нечистотами утку, он распахнул дверь в коридор, и застыл на месте. В коридоре, как ни в чём не бывало, переобувалась Катя. От неожиданности Рой запнулся и вылил содержимое утки на себя.
- Ты?!
- Ну и чучело! - не обращая внимания на удивление Роя, хохотала она, уже сменившая уличные ботики на домашние тапки. - Давай помогу. И раздевайся. Сейчас тебя стирать будем.
- Не надо! - запротестовал Рой. - Я сам.
Однако он так уже намаялся, что решил подчиниться. Переодеваясь, он из подлобья глядел на суетящуюся Катю и продолжал злиться. Она, напевая что-то себе под нос и стараясь не смотреть на него, вытирала шваброй пол на месте случившейся аварии.
Наконец злость и раздражение в душе Роя оформились в мысли и слова.
- Зачем ты пришла? Здесь же нет радости! У Чики вот радости - в полный рост! Что, совесть больная покою не даёт?
Катя выжала в ведро тряпку и спокойно выпрямилась.
- Именно так, Крывелев, - сказала она серьёзно и посмотрела ему прямо в глаза. - Больная совесть покою не даёт.
Рой смутился. Пусть, пусть стирает, пусть делает что хочет, а мне всё равно. Мне всё равно.
Не говоря больше ни слова, он отнёс грязное бельё в ванную, и загрузил его в стиральную машину.
- Ну, коль будешь стирать, я тебе сейчас ещё бельишка принесу.
- Валяй. Я потом ещё суп вам приготовлю.
Сливая в чистую утку свежую мочу с материнской клеёнки, Рой почувствовал появление Кати в комнате и обернулся. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и широко раскрытыми глазами смотрела на полуобнажённую, крепко спящую мать.
- Прости, - прошептал Рой, прикрывая мать простынёй. - Добро - оно всегда там, где неприлично.
- Ройчик, она же умирает… - Одними губами произнесла Катя.
- Цыц! - почти вслух рявкнул Рой. - Не говори здесь об этом.
- Её же надо исповедовать…
Рой схватил в охапку грязное бельё и выскочил из комнаты.
- А она этого хочет? Ты у неё спросила? А в степи бомжа ты хотела исповедовать? - зло зашипел он на Катю.
- Не кричи уж, - вздохнула она. - Бедный, ты бедный, Ройчик… Вот она какая уже… Глупая, я глупая, как же я не понимала раньше, почему ты не пишешь. Попишешь тут… Жаль, у тебя такие классные песни… - Она смотрела ему в глаза так, как очень, очень давно не смотрела.
Рой вскинул голову.
- Знаешь, Катя, Рой хорош не тем, что написал, и даже не тем, что напишет! А тем лишь, что взял, и завязал с этим, когда стало нужно.
- Нужно?.. - почти неслышно произнесла Катя, слегка задумалась, и спросила: - Слушай, порошок у тебя там же?
- Там же, коли не забыла.
- Выложи ещё на стол, пожалуйста, овощи для супа.
- Нет уж. Раз пришла помогать, делай всё сама. У меня - дела.
- Как скажешь, - пожала плечами Катя.
Рой вернулся в комнату, где спала мать, открыл окно и сел на подоконник, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Некоторое время он сидел, бездумно прислушиваясь к звукам, доносящимся из кухни и ванной, звукам, вселяющим в его душу покой и надежду. Мерно гудела старенькая стиральная машина, шумела вода в умывальнике, стучал нож о деревянную доску, - верно, Катя нарезала капусту или морковь… Она пела себе под нос что-то дурацкое и хихикала сама с собой по этому поводу.
 Больше Рой на неё злиться уже не мог.
"Будь, что будет, а я устал от всего", - подумал он и вспомнил одну свою старую песню, точнее, её исполнение на одном из электрических концертов в Питере. Она была написана на оригинальный текст, но заканчивалась стихами Велимира Хлебникова (он их произносил речитативом, почти шёпотом, под чуть слышимую перкуссию и сосредоточенное дыхание замеревшего зала):
"Когда умирают кони - дышат.
Когда умирают травы - сохнут.
Когда умирают солнца - они гаснут.
Когда умирают люди - поют песни".
Потом перкуссия стихала. Рой выдерживал паузу, и, доведя её, как шашку в дамки всеобщего напряжения, размеренно, с полувопросительно-полуутвердительной интонацией обращался к каждому слышавшему его:
"А когда умирают хиппи - они улыбаются…",
после чего разряжался длинным и драматичным гитарным соло, доводившим до исступления послушную публику.
"Эким гусаром я был…", - думал Рой теперь, сидя на подоконнике, и теребя пальцами штору.
"Увели тебя печали,
чтобы навсегда родить", -
пришла ему вдруг в голову давно сочинённая песенка. Он бормотал её на разные мотивы, барабанил пальцами по стеклу и следил за играющими во дворе детьми.
Так он просидел с час, предаваясь неясным мечтаньям и с наслаждением прислушиваясь ко всему, что улавливало ухо…
Наконец, дверь приоткрылась, и Катя, бросив взгляд на спящую больную, поманила Роя рукой. Она была уже обута в уличную обувь.
Рой выбежал в коридор.
- Суп выключишь через полчаса. Бельё сушится, - произнесла она полушёпотом, стараясь не глядеть Рою в глаза.
- Спасибо тебе, - пробормотал он, чувствуя, что не хочет её отпускать, но при этом, не представляя себе, что сделать, чтобы она осталась. - Слушай, я тут вспоминал, как мы с тобой из Вильнюса в Ригу по случаю воскресенья везли полный рюкзак пустых бутылок. Помнишь? - он робко рассмеялся.
- Помню.
- А помнишь как…
- И это помню. Я всё помню, Рой. Ладно. Там супа вам на неделю. Через неделю я ещё зайду. Позвоню сначала, чтоб дома ты был. Пока, Ройлянд.
- Нет, ты так не уходи…
- А как мне уходить? - она решительно взялась за дверную ручку и распахнула дверь. - Всё, всё, пока, увидимся.
Дверь захлопнулась. Рой помедлил секунду и подошёл к кухонному окну, под которым должна была пройти Катя.
Она быстрым шагом, не оглядываясь, пересекла двор, и скрылась за соседним домом. Рой опустил глаза. На подоконнике лежал Катин ключ от его квартиры.
7
День спустя, сплошь наполненный заботами, - невыносимыми, если бы они уже не стали столь привычными, - Рой сидел на краю кровати, где лежала мать, и вглядывался в каждую черту её лица. Перед этим она похлебала немного бульона и уснула, кряхтя и постанывая во сне. Всякий резкий звук явился бы в этот миг оскорблением того, что Рой чувствовал тогда. И прозвучавший звонок в дверь поразил его своей ненужностью и навязчивостью. Мать проснулась и велела открыть: "Может, баба Рита?"
Но это была не баба Рита. За порогом стояла Катя и невысокий священник в черном, длинном и широком одеянии, с чёрной шапочкой на голове. Роя он поразил своей молодостью, но, скорее всего, он просто выглядел младше своего возраста. Безбородое и безусое, пухлое лицо его было обрамлено вьющимися светлыми волосиками. Оно выглядело совсем изнеженным, и только умные книжной умностью, участливые глаза могли бы вызвать у Роя симпатию к их обладателю. Но Рой не вглядывался в них. Его сразу же стали раздражать моложавость и напускное, как ему казалось, благообразие священника.
"На что такое важное годен этот христосик?!" - подумал Рой и насупился, ожидающе глядя на Катю.
Катя отстранила рукой Роя и уверенно вошла в коридор, ведя за собой священника.
- Привет, - сказала она. - Мы к твоей маме. Это отец Викентий. Он подготовит её к смерти. Исповедует, и всё такое.
- И сколько я буду должен за это заплатить? - с трудом сдерживая бешенство, спросил Рой.
- Я думаю, это не главное в этом деле, - осклабясь, сказала Катя.
- И всё же?
- Рой, ты несносен! Всё уже схвачено на счёт этого! - скороговоркой произнесла Катя и обратилась к батюшке: - Простите его. Он устал очень, к тому же не верит ни во что…
Священник рассеянно и даже как-то виновато, улыбнулся.
- Ну, в общем, Рой, мы же пока не к тебе, а к твоей маме, - попробовала пошутить Катя и смутилась, поняв, что шутка не вышла. - Пойдёмте со мной, отец Викентий. Это вот сюда, в эту комнату.
-Вы же только напугаете её, дураки! - буркнул Рой.
-Кто там, Матвеюшка? Кто пришёл? - раздался голос матери.
Видя, что ничего уже нельзя изменить, Рой обежал Катю со священником, возившихся с обувью, и вошёл в комнату к больной.
- Мам, - сказал он. - Тут Катя привела батюшку. Тебе нужен он?
- Здравствуй, Катя. Давно тебя не видела. Здравствуйте. - Медленно и шамкая, произнесла мать, едва увидев гостей на пороге. Она попыталась приподняться на локте, но это у неё не получилось. Тогда Рой подоткнул подушку под её головой. - Попа? Один уже был тут, соборовал он меня. Рита приводила. Зачем же ещё раз?
- Тот вас только соборовал, а этот исповедует и причастит, - ответила Катя.
- Зачем же это причащать? А, Матвей?
- Я не знаю. Это Катя…
- Думаю, не нужно мне это… Я ведь ещё жива. А как умру, так и попы мне не помогут. Уж как жила, так и жила. А бог, если он есть, сам разберётся без ихней помощи. - И мать, словно ожидая поддержки, посмотрела на сына.
Рой молча сжал ей ладонь.
- Спасибо Катя, за заботу, но чужим теплом не согреешься… - продолжала она говорить, хоть ей и было трудно произносить слова. - Жила я сама собой, и умирать хочу своею, не чужой, смертью. Своей-то смертью больше одного раза не помрёшь.
Она судорожно сглотнула слюну и попыталась говорить громче:
- Хотите, чтоб я умирала по-вашему? Зачем, не пойму, кому-то чужие грехи? Разбирайтесь со своими… И зачем кому-то чужая смерть? Мне чужой не нужно…
Она закрыла глаза, опять сглотнула и помолчала. Потом обвела взглядом гостей.
- Прости, Катя. Простите, батюшка, коль не то сказала. Вот я какая стала, Катя, уж и двух слов сказать не могу, устала… Сейчас меня Матвей напоит, и я снова буду спать. Ведь я спала давеча…
Викентий разочарованным взглядом уставился на Катю.
- Да что вы, Варвара Степановна, - начала, было, она. - А жизнь-то вечная?..
- Это тебе Чика про жизнь-то вечную рассказал? - оборвал её Рой.
Катя с ненавистью посмотрела на него.
- Злой ты, Крывелев, человек. Извините, Варвара Степановна, что так говорю о вашем сыне.
 - Катерина, - вдруг подал строгий голос Викентий и добавил мягко, но настойчиво, склонив голову в её сторону: - Ладно.
Она резко отвернулась и вышла из комнаты.
Прогнав тень смущения со своего лица и размеренно, с достоинством произнеся: "Простите великодушно за вторжение", Викентий направился следом.
Рой не пошел за ними. Его вдруг охватило чувство стыда, - того невыносимого стыда, который возникает у музыканта, сидящего в зрительном зале, когда до него со сцены доносится фальшивый звук.
В коридоре несколько мгновений слышался шёпот.
- Вечные пионеры какие-то… - проворчала Катя.
- …Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце своё… - изрёк Викентий.
Потом раздался стук двери. Рой облегчённо вздохнул и посмотрел на мать. Она глядела перед собой, и взгляд её был погасшим. Такой взгляд у неё Рой видел впервые.
- Мама… - тихо позвал он.
- Ну, коли уж дважды поп приходил, значит, действительно всё… - чуть слышно, как бы лишь для себя самой, произнесла она и закрыла глаза. - Ступай, я спать буду…
*
С этого дня она всё делала механически: пила механически, ела механически, даже тогда, когда Рой подставлял ей для поцелуя щёку (перед ночным сном), она целовала его, скорее, по привычке, чем от души. Рой замечал лишь одну единственную эмоцию, оставшуюся в ней: это ожидание, - ожидание смерти, которое как раз проявлялось в равнодушии ко всему, что могло ещё связать её гаснущее сознание с жизнью.
Через день, вечером, с матерью случился третий удар. Рой вызвал скорую. Врачи молча сделали ей капельницу, прикрепив опрокинутую бутыль со шлангом, к швабре, привязанной торчком к кровати, и уехали, так и не проронив ни слова. Роя поразила непроницаемость их лиц.
Потом ему трудно было понять, пришла ли мать в себя, или всё ещё находится в забытьи. Она глядела на него ничего не выражающим взглядом, со стоном дышала и порой пыталась что-то сказать. Но вместо слов Рой слышал только что-то нечленораздельное. Он спрашивал, узнаёт ли она его. В ответ она утвердительно кивала и гладила его руку.
Только после Рой понял, что это было лишь начало агонии. В полночь мать особенно громко, с хрипами, застонала, по кукольному задвигав скрюченными руками. Рой сидел рядом и подумал сперва, что она требует пить, но в то же мгновение лицо её окаменело и стало безвозвратно чужим.
|
