С. В. Вискунов
О ПРИРОДЕ ОТЧУЖДЕНИЯ
О ПРЕДМЕТЕ РАЗГОВОРА
(Вместо предисловия)
Об отчуждении вроде бы достаточно рефлексировали на страницах философских трактатов и великих романов минувшего века мыслители различных школ и направлений. Нет необходимости перечислять всех властителей дум 20го столетия. Лишь в последнее время в связи с новейшими социальными потрясениями в мире, засилием в общественном сознании неолиберализма и национализма, а в философии — феноменологии и постмодернизма, интеллектуальные разговоры на эту тему вроде бы приутихли. Новые тревоги на время отодвинули на задний план старые проблемы, но это не значит, что они решены или неведомо куда сами собою испарились. Они отошли на задний план текущей событийности и не видны. Их сейчас скрывают трупы жертв новомодных адептов «крови и почвы». Они выступили на арену истории в новом, исправленном и дополненном издании — во всем богатстве своих политических проявлений и со всеми современными техническими прибамбасами. Век компьютеров, интернета и мобильников ума человечеству не прибавил. На пороге новая волна структурной перестройки, новый передел мира с его новыми героями в чалме, с кораном, с крестом, библией, героином, анашой и своими кровавыми спектаклями… Постмодернистское смешение стилей в общественном сознании и бытии выражает ситуацию духовного безвременья. Прежние великие теории и смыслы продемонстрировали свою несостоятельность, а новых еще не появилось.
Вся новая борьба новых сил, густо приправленная национализмом и усиливающейся ксенофобией, разворачивается на прежнем социально-экономическом фундаменте развитого индустриального общества или общества потребления. Сущность его — это индустриальное производство, тиражирующее продукты высокоинтеллектуальной творческой деятельности. В этом обществе основная масса населения удовлетворила свои первичные материальные потребности, не страдает от голода и нужды. Люди регулярно ходят на работу по найму, в старости получают пенсию и социально защищены от циклических колебаний товарного производства. Рабочий день сокращается, и все большую часть суток человек предоставлен сам себе.
В середине 20 века переживание скуки и бессмысленности жизни стали едва не главным социальным бедствием. Основным контингентом психиатрических больниц стали не сумевшие себя реализовать люди. Все большее количество людей попадает в состояния, переживаемые, как отчуждение-самоутрата. В результате отчуждение приобретает статус социальной, а как предмет рефлексии — и социально-философской проблемы.
Само это понятие стало широко применяться с начала 1930-х годов — со времени опубликования «Экономическо-философских рукописей 1844 года» К. Маркса. В дальнейшем все сказанное им об отчуждении, отчужденном труде, ложном сознании — идеологии — сотни раз повторялось и пережевывалось европейскими левыми интеллектуалами в процессе критики своего родного «общества благосостояния» и срывания масок — разоблачения новейших форм оболванивания и форм угнетения.
Рафинированные властители дум метко метали стрелы социальной критики, но философски глубоко не копали. В лучшем случае они правильно применяли готовые методы и понятия марксизма к современным реалиям. Об отчуждении же ничего принципиально нового не сказали. Т. е., мы не услышим у них ответа на вопрос, что такое отчуждение, каков статус и операциональный смысл этого понятия, в чем причина отчуждения труда, при каких социальных условиях оно сохраняется и что требуется для его преодоления. Большим достижением социально-философской мысли стало уже то, что все критики существующего строя просто правильно пересказали Гегеля и Маркса (но ни на шаг не продвинулись дальше).
В переживаемый нами период мировоззренческой «контрреформации» вся левая критическая традиция (Ю.Хабермас, Ги Дебор, Тоффлер, К. Н. Любутин, А. Зиновьев, Пантин, Плимак, Кагарлицкий и др.) огрызается, оставаясь маргинальной и неспособной предложить реальную альтернативу современным моделям общественного развития. В нынешнем своем виде она работает только как критика капитализма, разоблачение идеологической лжи, срывание масок и т.д. К тому же марксизм-ленинизм был официальной идеологией бюрократических обществ Восточной Европы и скомпрометировал себя, как очередное орудие очередного обмана и заурядное оправдание господства.
С великим сожалением приходится признать, что левая традиция в ее нынешнем виде работает, в лучшем случае, как критика и анализ современного общества потребления (срывание масок, обнаружение противоречий, разоблачение идеологического обмана). Но она не дает реальной перспективы его превращения в иное — посттоварное, гуманное и неотчужденное. Все разговоры о «демократическом социализме» или «социализме с человеческим лицом» так и остались красивыми фразами, за которыми не стоит никакого реального содержания.
Классический марксизм (как совокупность положений, зафиксированных в текстах самих Маркса и Энгельса) продемонстрировал несостоятельность своих конечных выводов (о перспективах социализма и роли пролетариата), выработанных им категорий уже недостаточно для решения социально-философских проблем современности. Его скрытые методологические возможности до сих пор еще не реализованы. С другой стороны, марксизм до сих пор остается непревзойденной социально-философской конструкцией — по глубине постановки и решения проблем, по степени разработанности принципов изучения общества, по перспективам своего «парадигмального» развития.
Поэтому все попытки отбросить, забыть и задвинуть его (вполне понятные в свете соображений идеологии и интересов конкретных общественных групп) отбрасывают социальную философию (и уровень философствования в целом) к началу 19-го века.
То, что после 1917 года марксизм стал государственной идеологией, стало неоднозначным для его исторических судеб. С одной стороны он, конечно же, был искажен, опошлен и употреблен в качестве идеологического инструмента политики паразитирующей на нем бюрократии. Использование его в качестве средства воздействия на управляемые массы принесло ей на первых порах политические дивиденды и внутри страны, и за ее пределами. Марксистская фразеология применяется как идеологическая установка в системе управления. Вся повседневная культурная жизнь общества была пропитана коммунистической символикой.
В результате социальный протест рядится в антикоммунистические идейные одежды. В конечном итоге к концу советского периода антикоммунизм протестующих низов стал очередной иллюзорной формой сознания — идеологией освобождения.
Гуманитарная академическая наука пестовалась государством, как служанка идеологии, и развивалась под бдительным его контролем.
Это одна сторона дела. Другая заключалась в том, что в качестве социальной теории марксизм остался обоюдоострым оружием. Формирование нового общества потребовало радикального просвещения масс. (В частности, в системе высшего образования появились философские факультеты, которых не было в царской России). Последнее в качестве неизбежного побочного эффекта вызвало повторяющиеся попытки отдельных рядовых мыслящих граждан критически и творчески применить марксистскую методологию к изучению и оценке окружающей социальной реальности. Рождается и воспроизводится подлинно научная марксистская традиция, неизбежно перетекающая в критику родного социума и поиски альтернативы существующему социальному порядку. В позднесоветский период марксизм становится все более неудобным и отягощающим нашу бюрократию идеологическим брэндом. Его побочные социально-критические последствия растут, а воздействие на управляемые низы снижается. Потребовалось расширение государственного контроля над умами, чтобы люди не смогли использовать свои новые социальные возможности — результата своего приобщения к культуре.
Далеко не случайны систематические попытки нашей «политической элиты» навязать управляемым низам интерес к религии и различным формам мистицизма. Государственное православие сейчас — главный кандидат на статус моноидеологии, потому что оно в наибольшей степени соответствует социальному подсознательному господствующего класса и наиболее удобно для пропагандистской деятельности бывших «марксистско-ленинских» идеологов. Другой вопрос, что здесь теряется обратная связь с управляемыми низами, окончательно испаряются великие смыслы великих иллюзий, беспощадно обнажается идейный провинциализм и полное моральное убожество наших современных «социальных верхов». Это уже тема отдельного разговора.
Левая традиция Запада живо откликнулась на опубликованную в 1932 году Парижскую рукопись Маркса. Представители франкфуртской школы (Г. Маркузе, Э. Фромм, Т. Адорно, Г. Хоркхаймер, Ю. Хабермас), Э. Блох, Л. Альтюссер, Р. Гароди, Ж.-П. Сартр и др. существенно продвинулись в исследовании и критике современного капитализма, названного ими «современным индустриальным обществом» или «обществом потребления». В их творчестве марксистская методология приходит во взаимодействие с интеллектуальными достижениями 20 века. В отдельных случаях это приносит ощутимые плоды. Но левая традиция в целом, сохранив критическую направленность-интенцию, не смогла выдержать методологического монизма. Она не только «отравилась» терминологией новейших философских направлений (это еще полбеды), но и некритически заимствовала их отдельные положения и методологию в не переваренном виде. В результате, как же говорилось, блестящий критический анализ современного общества, как общества отчужденного в марксистской традиции современного Запада не завершился рациональной формулировкой перспективы его позитивного преобразования в посттоварное, гуманное и неотчужденное, аналогичной сделанной в середине 19 века в «Манифесте Коммунистической партии» Марксом и Энгельсом.
В результате внутренне слабая левая традиция к концу 20 века отступает под давлением новых идеологических, социокультурных и социально-психологических факторов. «Сердитые молодые люди» 1960-х сбрили усы и бороды, влившись в господствующий образ жизни. Неоконсервативная «контрреформация» на неопределенное время задвинула поставленные в «ново-левой» традиции социально-философские проблемы. Но это не значит, что она их решила или доказала их несостоятельность. Современное засилье феноменологии, постмодернизма и структурализма воплощает очередной тупик европейского сознания, не нашедшего себя ни в одном мировоззрении. Это напоминает состояние духовной культуры поздней античности. Тогда многочисленные последователи великих мыслителей классического периода лишь комбинировали элементы их учений и достраивали их, не создавая ничего принципиально нового.
К тому же научно-технический прогресс беспрецедентно усовершенствовал информационные носители, снабдив господствующие классы новейшими средствами производства изощреннейшей лжи. Сейчас возможно целенаправленное воздействие и даже управление процессами в общественном сознании. Возможно массовое производство и вбрасывание в сознание масс расхожих предрассудков, стереотипов и штампов. Плоды прогресса всегда присваивались господствующим классом, но сейчас он способен управлять самим его ходом и дозировать использование его продуктов рядовым населением. В результате цивилизация рождает в процессе своего самодвижения новейшие формообразования варварства. Последние уже в плановом порядке используются для воспроизводства современной системы войностояния, господства и угнетения. В очередной раз сотворенные людьми силы обращаются против них самих. Эта ситуация буквально напрашивается на то, чтобы описать ее с помощью понятия «отчуждение».
Пробуждающиеся к активной исторической жизни народы третьего мира давно включены систему господства стран «золотого миллиарда». И включены они в качестве варваров, воспроизводящих свое варварское состояние и положение в этой системе. Зависимость этих стран от бывшей метрополии продолжает увеличиваться, как и их отставание.
Различные формы социального протеста современная мировая система капитализма давно научилась регулировать и направлять в нужном себе направлении. Время от времени в какой-то стране энергия этого протеста накапливается, и нужно только это вовремя заметить и прореагировать. И, в конечном счете, опять-таки растет зависимость управляемых масс от глобального мирового социального порядка. Эту ситуацию все так же можно описать с помощью понятия «отчуждение».
Чтобы изменить свое положение, перестать быть манипулируемым, нужно уметь и любить думать. Только тогда можно не захлебнуться в потоке разносортной лжи, льющейся с голубых экранов из уст раскрученных «интеллектуалов», «публичных политиков», всевозможных гуру и пророках. Только самостоятельная мысль может стать предпосылкой для своего собственного — самостоятельного и осознанного действия (в какой бы форме оно ни реализовалось).
Марксистская традиция (при всем своем современном несовершенстве) дает твердые методологические ориентиры для путешествия в лабиринте социальных проблем и противоречий, не давая потонуть в трясине современных форм высокотехнологического разнокалиберного обмана и откровенной дезинформации. Именно поэтому она остается объектом непрекращающихся идеологических нападок, забалтывания, задвигания и откровенно животной ненависти современных «хозяев жизни».
Таким образом, даже поверхностное описание современной социальности дает нам картину разорванной и противоречивой в своей основе человеческой жизни и деятельности. А это, соответственно, рождает разномастные фантомы ложного сознания (многократно описанные и исследованные). Понятие «отчуждение» само просится на язык. Так что не удивительно, что его к месту и не к месту употребляли в 20 веке мыслители самых разных направлений (когда речь прямо или косвенно заходила о человеческой жизни, деятельности и отношениях).
Но сколь глубокой и яркой эта критика ни была, она не внесла философской ясности ни в само понятие, ни в социально-философскую суть проблемы. Многочисленные социально-философские критики в подавляющем большинстве случаев «слышали звон, да не знали, где он». С точки зрения строго рациональной, они фиксировали и описывали состояния, формы и отношения, которые удобно назвать «отчужденными». Но что такое «отчуждение», каков философский статус этой категории, в чем причина отчуждения труда, могут ли быть неотчужденные состояния и отношения человека, неотчужденное общество в целом — на все эти вопросы никто из критиков так ничего вразумительного не сказал.
Описанная ситуация диктует порядок нашего исследования-эссе. Сначала необходимо подвести итог всему сделанному в этом направлении, — дабы привести в порядок само исследование и наметить его ближайшие задачи. Затем, прежде всего, надо определить философский статус самой категории, возможную область и границы ее применения. И только потом можно уже говорить о социальном отчуждении, отчуждении труда и путях его преодоления.
Глава первая.
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКАЯ ПРЕЛЮДИЯ
.
С момента зарождения цивилизации со всеми ее «прелестями» и проблемами стали появляться многочисленные религиозные и философские учения, объясняющие причины существования зла. Во всех из них (с различными вариациями) вся реальность делится на две части — высшую и низшую. Первая — это воплощение всех мыслимых совершенств, обитель неизменных, неподвижных и потому вечных сущностей, восходящих к единому первоначалу (Дао, Атману, Идее, Перводвигателю и т. д.). Вторая часть – это несовершенная копия первой, ее подобие и отражение, сплошная ложь и кажимость, майя, тени в платоновской пещере. Здесь все возникает и исчезает, меняется, становится, движется — это мир низменной чувственной телесности, а потому греховный и несовершенный. Человек живёт в изначально несовершенной реальности, в которой заведомо не может быть ни смысла, ни справедливости, — а потому не следует за нее держаться. Отдельная человеческая душа может только совершенствоваться, избавляясь от всех своих личных желаний и, в конечном счете, — отречься от своей несовершенной индивидуальности и попасть в высшую реальность, слившись каким-то образом с этим самым высшим первоначалом.
Постулируется так же некое изначальное совершенное состояние мира и человечества, которое поэтапно портится вплоть до несовершенной современности. В отдельных случаях предполагается цикл развития: после крайней испорченности мир обновится в огне мировой катастрофы и станет совершенным, чтобы снова постепенно портиться.
С появлением философии и совершенствованием навыков логического рассуждения критерием этого онтологического совершенства и несовершенства становится наличие и отсутствие принципа тождества. Земная реальность, в которой мы живем, потому и является низшей, что в ней нет этого принципа тождества, — поэтому в ней все шевелится, возникает и исчезает, поэтому она есть просто слабый отблеск высшей реальности, граница с небытием. В европейской традиции это наиболее ярко, а потому, хрестоматийно, выразил Платон в своем учении об идеях. И Платон же первый радикально и четко противопоставил высокий дух и грязную чувственную материю, положив начало оппозиции материализма и идеализма в философии и ставшей банальностью оппозиции духа и плоти.
Впоследствии этот принцип развивается, детализируется и обосновывается в подавляющем большинстве философских и религиозных учений древности и средневековья. И везде рецепт избавления от скверны этого мира был приблизительно один и тот же (с различными вариациями) — смирить свою личную гордыню, отречься от суетных желаний и слиться с единым целым высшего начала.
В восточных культурах этот принцип проводится еще более радикально, так же превозносится недеяние и отречение от себя, любимого, во имя высшего целого. Правда, философия на Востоке так и не обособилась окончательно от предшествующих форм сознания, поэтому критерий отличия высшей и низшей реальности не сформулирован столь же четко на языке понятий.
Таким образом, все наличные несовершенства бытия (и, стало быть, человеческих отношений) объясняются на основе этого принципа, приобретая, таким образом, онтологический статус. Понятие отчуждения здесь никоим образом не работает. В контексте данных исходных онтологических предпосылок ему места нет, оно излишне.
Но уже в древности зарождается иной взгляд на мир, исходящий из предпосылок миропонимания, которое позднее назовут «декартовым рационализмом». Первая отправная точка рассуждений, его «первоначальная интуиция» — это изолированный человек, индивид, извне взирающий на чуждый мир вещей самих по себе. Зарождающийся материализм, скептики и киники рассматривают мир и человека с позиций т. н. «методологического» солипсизма», и у них получаются иные (по сравнению с подавляющим большинством мыслителей древности и средних веков) выводы. Их учения воздействуют на общественное сознание, и первым результатом этого воздействия стало появление христианства с его признанием равенства всех пока еще на том, истинном свете, равенства всех во грехе на земле. В схеме миропонимания появился качественно новый образ: архетип поступательного развития — путешествия греховного земного мира, которое завершается в конечном пункте — втором пришествии Христа на землю, Страшном суде и торжестве божьего царства всеобщей справедливости.
Впервые в истории в лице Христа высшая реальность сама спускается в низший мир скорби и «изнутри» пытается ее усовершенствовать.
Но только в Новое время, с зарождением буржуазной цивилизации, декартов рационализм начинает доминировать в общественном сознании и устами новых мыслителей формулирует свои исходные предпосылки и принципы. Из мира устраняется всякое одушевленное первоначало; мир — это просто совокупность изолированных тел, движущихся и взаимодействующих по законам механики в абсолютном пространстве и столь же абсолютном времени. Человек — это порождение неживой природы, природное существо с совокупностью конкретных свойств («человеческой природой»). Он стремится, прежде всего, удовлетворить свои потребности, познавая мир с помощью чувств и сталкиваясь на пути к своим целям с другими людьми. Общество и все его институты и отношения — это продукт сознательного соглашения людей («Общественного договора). Не суть важно, гласное это соглашение или негласное, важно, что оно заключено. Постулируется некое первоначальное, «естественное» состояние человечества, а конкретный «общественный договор» может ему соответствовать или не соответствовать. Все человеческие несовершенства объясняются «ошибками» при заключении договора, невежеством и глупостью одних и сознательным обманом других. Их можно устранить, просветив основную массу населения, сочинив и воплотив в жизнь совершенный проект договора, соответствующего естественному равенству и человеческой природе. С различными вариациями, более или менее последовательно, мыслители Нового времени (как носители декартова рационализма) в своих системах обосновывали именно эту картину мира — с этими исходными предпосылками и этими неизбежными следствиями из нее.
Теория Т. Гоббса о происхождении государства была одним из порождений декартова рационализма со всеми его следствиями. Он постулирует первоначальное естественное состояние человеческого общества «борьбы всех против всех». В результате люди придумали государство, которому они жертвуют часть своей естественной (природной, первоначальной) свободы в обмен на личную безопасность и гарантии, что государство становит всеобщие правила игры, по которым эта всеобщая борьба будет отныне продолжаться, и карать всех нарушителей этих правил. Это частичное самопожертвование Гоббс и назвал «отчуждением». Так это понятие впервые появляется в историко-философской традиции.
Но в подавляющем большинстве случаев мыслители Нового времени прекрасно обходятся без него, описывая и критикуя человеческие пороки, противоречия прогресса, состояние человеческих отношений и социальных институтов, не соответствующих «человеческой природе».
По-настоящему категория «отчуждение» высвечивается в контексте диалектического дискурса представителей немецкой классической философии на рубеже 18-19 веков. Она именно «высвечивается» за кадром их рационально-логических построений в качестве операциональной фигуры мысли — как действительно «работающая» категория наряду с парой субъект-объект. (Эту парочку буквально тыкали во все мировоззренческие дыры все немецкие философы-классики в качестве самоочевидных понятий, и им в голову не приходило расшифровывать их содержание). В скрытом зашифрованном виде переосмысливаются мировоззренческие основы европейской культуры и переформулируются исходные основания новоевропейского рационализма. Рационально обосновывается зародившийся в культуре принцип историзма. И достижения НКФ остались методологически непревзойденными вплоть до сегодняшнего дня. Только на этой основе стало возможным появление качественно новых, доселе невиданных понятий и приемов мысли.
Категория «отчуждение» впервые чётко проговаривается в системах Фихте и Гегеля.
У первого внешний мир — это продукт большого трансцендентального «Я», которое отчуждается в «не-Я», а затем преодолевает это самоотчуждение в процессе познания. «Я» — это субъект, воплощенное чистое действование, «не-Я» – это объект, нечто застывшее и неподвижное.
У второго Мировой Дух, как субстанция-субъект отчуждает себя в свое инобытие — природу, а затем в последовательности своих формообразований (последним из которых является познающее и социально совершенствующееся человечество) снимает свое инобытие, преодолевает отчуждение и возвращается к себе в форме Абсолютного Знания. Точно так же начало духовное, идеальное, субъективное активно и деятельно (хотя у Гегеля появляется и объективный дух), вещное же, материальное, предметное, объективное мертво, твердо, неподвижно.
В традиции НКФ, начиная с Канта, мышление начинает рассматриваться как вид деятельности, а источник всякого изменения и развития усматривается во внутренней причине — противоречии. Появляется хрестоматийная диалектическая триада тезис — антитезис-синтез, фигура «снятия», представление о развитии по спирали и исторической «хитрости Мирового Духа». Эти фигуры мысли с различной степенью отчетливости проступают во всех великих системах немецких мыслителей. Среди этих фигур проявляется и категория отчуждение – без всякой дальнейшей рациональной интерпретации, по ВИДИМОСТИ совпадая с овеществлением — опредмечиванием. (Так же и система Гегеля, внешне очень похожа на систему Платона, — оба они являются «объективными идеалистами»).
С Л. Фейербаха начинается синтез выработанного диалектического метода с материалистической традицией. И первым его продуктом стал антропологический материализм Фейербаха-Чернышевского. Человек рассматривается как существо родовое, и бытие одного человека полагает бытие другого, и это полагание есть любовь. «Методологический солипсизм» предшествующей европейской традиции начинает преодолеваться. На этой же основе выстраивается новое понимание религии как оторванной, отчужденной и перенесенной на небо сущности человека. В лице бога человек поклоняется самому себе, каким он должен быть. Понятие отчуждения снова высвечивается в непрожеванном и нерасшифрованном виде в контексте философского рассуждения-дискурса.
В таком невразумительном виде его буквально подбирает Маркс, когда в Париже он приступает к труду своей жизни — критическому анализу современной ему политической экономии. Его социальная философия стала следующим продуктом — этапом синтеза диалектического метода с материалистической традицией. Маркс исходит из наглядного факта современной ему повседневности: чем больше рабочий производит, тем беднее он становится. Этот факт отсылает к его философскому смыслу: труд рабочего носит отчужденный характер. Так начинается всем известное (много раз процитированное и пересказанное) всестороннее феноменологическое описание отчужденного труда в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». «Попутно» Маркс излагает принципы своей собственной философской антропологии. В конце главы об отчуждении он делает свой главный, но впоследствии мало кем замеченный вывод: отчужденный труд есть базисная форма отчуждения, рождающая се остальные. Частная собственность и эксплуатация человека человеком — это первые ее производные, рождающие все остальные (классы, государство, религию, идеологию, товарный фетишизм и т. д.). И уже на этой основе развиваются социопсихопатологические типы, многообразные формы ложного сознания, превратные формы человеческих отношений, а рожденные человеком силы и продукты его деятельности выходят из-под его контроля, обращаясь против него самого.
В результате человеческое общество развивается стихийно, слепая непознанная необходимость господствует над людьми в их повседневной жизни. Согласно Марксу, мы находимся пока на стадии человеческой предыстории, человек еще не полностью выделился из животного мира. Жизнь общества основана на труде, «диктуемом нуждой и внешней целесообразностью». Человеческая деятельность проявляется в подавляющем большинстве случаев, как «специфически выдрессированная природная сила». Человек развивает свои сущностные силы в отчужденной форме, проявляющейся, в частности, как разделение труда. Т.е., в каждую конкретную историческую эпоху человек формируется и развивается, приспосабливаясь к его «извне данному масштабу».
Капиталистический способ производства — это последняя стадия предыстории человечества. Продукт труда принимает общественную форму товара, а стремление к максимальной прибыли становится побудительным мотивом самого производства. Отдельные собственники-товаропроизводители продают свои продукты на рынке, и в процессе продажи выясняется их общественная полезность. Такое производство Маркс называет «опосредованно общественным». Конкуренция продавцов стимулирует развитие производства, остающееся в масштабах всего общества хаотическим.
Это рождает циклические кризисы перепроизводства. При капитализме развивается машинное фабричное производство, нуждающееся в постоянном техническом совершенствовании, обновлении и, следовательно, в систематическом применении результатов научных открытий. В пределах фабрики, на стадии производства товаров, господствует непосредственный обмен деятельностью. Это производство Маркс рассматривает как «непосредственно-общественное». Он изо всех сил пытается подчеркнуть его отличие от непосредственной кооперации на мануфактуре (на которой работник срастается со своей специальностью «как улитка с раковиной»), — дескать, применение машин обуславливает какую-то его «универсальность».
Соответственно, фабричные рабочие, продающие свою рабочую силу собственнику фабрики — буржую — воплощают собою (по крайней мере, потенциально — «в себе») эту самую общечеловеческую универсальность. Они подвергаются эксплуатации и могут избавиться от нее, только взяв в свои руки фактически общественное производство в масштабах всей страны. Это неизбежный путь разрешения основного противоречия капитализма — между непосредственно-общественным производством и частным способом присвоения его продуктов. А уже отсюда следуют все хрестоматийные выводы о неизбежности пролетарской революции, диктатуре пролетариата, экспроприации экспроприаторов и последующем отмирании государства в бесклассовом обществе будущего.
«Царство свободы» мыслится, как единая и управляемая из одного центра система фабрик и заводов, находящаяся в собственности ассоциации равноправных производителей. Все производится в плановом порядке, произведенный продукт свозится на общественный склад и распределяется (за вычетом резервного фонда и фонда развития) сначала — пропорционально трудовому вкладу каждого (низшая фаза коммунизма — социализм), а затем — по потребности.
В начале 20 века русские большевики во главе с Лениным сделали конструкцию Маркса руководством к практическому действию, совершили победоносную антибуржуазную революцию. Ее результат – тот новый, доселе невиданный социальный порядок, В ОПРЕДЕЛЕННОМ ОТНОШЕНИИ стал экспериментальной проверкой теоретической схемы Маркса, выявив все ее внутренние противоречия и «недоработки».
Еще раз можно повторить, что в качестве социально-философской конструкции марксизм до сих пор не имеет себе равных ни по методологической глубине постановки социально-философских проблем, ни по степени основательности их решения. Несостоятельность ЧАСТИ конечных выводов не умаляет глубины и перспективности его философской методологии и есть следствие ее недостаточной разработанности.
«Болевые точки» или «точки роста» классического марксизма в целом — это предмет отдельного исследования. Здесь мы ограничимся той их частью, которая прямо относится к теме нашего настоящего разговора о природе отчуждении. Маркс:
1.оставил открытым вопрос о сущности отчуждения, о статусе самой категории – в применении к чему ее употребление вообще имеет смысл;
2.в чем причина отчуждения труда;
3.при каких конкретно социально-экономических условиях труд отчуждается, и каковы условия (социально-экономические) его преодоления.
Последний вопрос особенно актуален в свете социально-философских проблем современности и остается без вразумительного ответа после прочтения всех основных работ Маркса. Социальные предпосылки «свободного развития каждого» и труда как «свободной игры физических и духовных сил» в мире требующего принуждения фабричного производства, в сущности, из предыдущей логической цепи умозаключений не вытекают и выглядят благим пожеланием.
Во-вторых, возникает вопрос о побудительном мотиве развития коммунистического производства будущего. Совокупных «потребностей здоровых организмов» членов ассоциации и «свободной игры их личностных сил» здесь явно недостаточно.
В марксистской традиции нет системы готовых категорий и рецептов для решения новых социально-философских проблем. Это наглядно продемонстрировал опыт 20 века, и за все «недоработки» заплачено большущей кровью. Начатый Марксом и Энгельсом путь мысли похож на восхождение к вершине высокой горы по узкой извилистой тропке. Идущего по ней путника на каждом шагу подстерегают глубокие расселины, заросли и лавины. Малейшее продвижение вперед дается с громадным трудом. Простое повторение методологии и принципов марксизма стало доступным немногим теоретическим подвигом.
Таким образом, обозначенный круг нерешенных проблем задает отправную точку наших рассуждений. Прежде всего, необходимо определить место и сферу применимости самой категории «отчуждение», или, философски говоря, — ее операциональный смысл. С этого мы сейчас и начнем.
Глава вторая.
ФИЛОСОФСКИЙ СМЫСЛ ОТЧУЖДЕНИЯ
Чтобы определить область применимости этого понятия, используем метод категориальных оппозиций. В самом начале мы имеем пару противоположных категорий отчуждение-присвоение, т.е., утрата части внутреннего содержания и превращение чего-то внешнего в часть своего внутреннего содержания.
В результате получается аж три пары понятий,
1.Внутреннее – внешнее.
2.Целое – часть.
3.Форма – содержание.
Пара первая предполагает существование чего-то выделяющего себя из всей остальной реальности, а значит — полагающего между ней и собою границу. Нечто самоопределяется и по-разному относится к лежащему в пределах этой границы — своему, внутреннему, и тому, что лежит за ее пределами — иному, чуждому, внешнему.
Вторая пара целое-часть предполагает и отношение к составляющим ее элементам. Нечто саморазличается и относится к продукту этого саморазличения, как субстанция к акциденциям. Целое — это единое, многие части — это его продукты.
3. Третья пара содержание-форма предполагает, с одной стороны, изменчивое, текучее, становящееся множество элементов, как воплощенную возможность, а с другой — осуществившийся итог процесса — воплощенную действительность. Содержание выступает, как равнодушная количественная множественность элементов, форма — как качественная определенность их связей.
Все три пары категорий предполагают нечто выделяющее себя из всей остальной реальности. Это нечто противопоставляет себя ей, полагает с ней границу. Но вместе с тем оно постоянно переступает последнюю, обмениваясь с «внешним миром»: делает внешнее внутренним и наоборот.
Этим нечто может быть только открытая, динамическая, неравновесная система, обменивающаяся оставляющим ее субстратом с внешним миром. Как известно, основные характеристики любой системы – это 1. Элементы, 2. Их связи и отношения, 3.Виды упорядоченности. Части системы образуют ее субстрат, и постоянные связи элементов образуют качественную определенность системы. В философском смысле их можно назвать сущностными. Но все это вроде бы имеет весьма опосредованное отношение к теме нашего разговора.
Из всех известных нам видов систем только живые организмы постоянно делают внутреннее — внешним и наоборот. Обмен веществ составляет их качественную определенность или существенное отличие. Обмениваясь веществом, энергией и информацией, организм сохраняется, а изменчивый субстрат воспроизводит неизменность связей. Философски это значит, что он выступает, как тотальность — часть мира стремится стать мировым целым, (часть реальности стремится стать всей реальностью или, по крайней мере, ее центром). Таким образом, жизнь выступает как воплощенное противоречие, разрешаемое в процессе ее эволюции, совершенствующим этот обмен-противостояние. Это же противоречие выражается в цеплянии за жизнь, стремление к самосохранению и страхе смерти. Эта борьба изначально обречена на поражение, существо рано или поздно гибнет, но столь же неизменно возобновляется с каждым новым поколением существ.
В отличие от прочих систем с изменчивым субстратом, живая система противостоит окружающему миру, как член множества размножающихся существ — видового целого. А множества видов и родов составляют практически бессмертную биомассу — биосферу. Субстратный же обмен отдельной живой системы с миром опосредован: 1. систематической активностью существа — жизнедеятельностью и 2. ее информационным обменом — зависимостью с целым своего вида. Жизнедеятельность организма опосредована совершенствующимся отражением внешнего мира и ситуаций, в которых он оказывается — его положения в этом самом мире и отношений с ним.
В процессе эволюции совершенствуется этот вещественно-энергоинформационный обмен с миром, и повышается степень автономности живой системы, в которой поддерживается гомеостазис — внутреннее состояние, относительно независимое от внешних воздействий. В рамках видового целого растет ценность и автономность отдельной особи. Если в ходе приспособления к меняющимся условиям низшие виды просто меняют свою телесную организацию, и все поведение отдельной особи задано генетически, то высшие, сперва меняют поведение, и родители начинают обучать подрастающее поколение.
Аналогично совершенствуется отражение (как воспроизведение структуры или части структуры одной системы в субстрате другой) — с повышением уровня организации оно изменяется в сторону все большей полноты и адекватности. А само повышение уровня организации означает все больший уход от статистической вероятности, неравновесность и рост индивидуализации.
В результате поведение существа все больше определяется самостоятельным отражением мира и его собственного положения в нем, а не генетически заложенной программой родовидового целого.
Все это общеизвестное философски означает, что в ходе эволюции живого отдельное существо стремится стать тотальностью, — тенденция к универсализации обмена организма с внешним миром неотделима от роста его обособления. Организм-тотальность регулярно что-то внешнее делает внутренним — и наоборот. Этот процесс обмена реализуется как потребление.
В определенный момент в самом организме проявляется внутреннее беспокойство. «Обнаруживается», что некое вещество составляет его жизненно необходимую его часть, оставаясь в то же время за его пределами. Наметившееся противоречие разрешается в процессе потребления. Так в пожирании куска мяса его сущность воплощается в существование. А можно выразиться и по-иному: потребность есть абстрактный момент самовозобновляющейся и самовоспроизводящейся динамической целостности, момент возникновения противоречия между сущностью и существованием. «Внутреннее» постоянно «открывается» чему-то «внешнему», переступает свою границу и снова намечает ее. Это всегда конкретная потребность в чем-то конкретном. Выражаясь извращенным языком современных философов, это «открытость» всегда конкретного «нутряного» конкретному «внешнему». Таким образом, вся совокупность жизненных потребностей организма составляет его «природу», «естество», сущность, которая активно направлена вовне, стремясь воплотиться в существовании. Это переходящая в действительность необходимость самореализации в качестве динамического целого тотальности.
Однако взаимодействие с внешним миром может способствовать, но может и мешать этому самовыстраиванию динамической тотальности. Т.е., воздействие извне может быть и разрушительным. В этом случае возможны три варианта.
1. Потребность (или все потребности) длительное время не удовлетворяется. В результате существо либо гибнет совсем (разрушается, как система), либо оказывается в состоянии, когда ЧАСТЬ функций нарушена, а ЧАСТЬ сохраняется (голод, жажда, отсутствие в пище какого-то элемента). Можно сказать, что организм утратил ЧАСТЬ своего содержания (внутреннего).
2. Внешнее разрушающее физическое воздействие (удар, радиация и т.д.). Так же существо либо гибнет совсем, либо теряет ЧАСТЬ своих функций и органов тела (ранение, уродство и др.).
3. По какой-то причине организм задержался или остановился совсем на стадии своего формирования (становления): нераскрывшийся плод, недозрелый цветок. В нем не хватает ЧАСТИ времени, необходимого для его полного становления.
Итак, повторяет, во всех этих трех случаях организм в качестве самовоспроизводящейся динамической тотальности УТРАЧИВАЕТ ЧАСТЬ своих жизненных функций, а, следовательно, ЧАСТЬ СОДЕРЖАНИЯ. Иными словами, в этом состоянии его существование противоречит его сущности.
В первом случае «нормальное» и «ненормальное» состояния существуют одновременно. В последнем – «нормальное» состояние маячит в будущем. Но в качестве тотальности динамической организм содержит в себе время в качестве части своей структуры. Поэтому «недоразвитие» тоже выступает как утрата части внутреннего содержания.
Таким образом, все эти состояния можно назвать ОТЧУЖДЕННЫМИ, и в применении к ним имеет смысл само понятие ОТЧУЖДЕНИЯ. Другой вопрос, что это нам дает для изучения растений и животных. Предмет биологии – это здоровые особи. Больные и поврежденные выбраковываются процессом естественного отбора, в дикой природе обречены на скорую гибель и ничего не дают для познания законов жизни.
В качестве живого тела организм воплощает собою противоречие между внутренним и внешним, сущностью и существованием. Всякий раз он полагает и преодолевает границу между собою и иным, сам, будучи «в себе» иным самого себя. В любой своей потребности он ищет иного самого себя, но своего иного (и открывается ему в потреблении).
Как мы уж говорили, это разворачивающееся во времени динамическое самовыстраивание опосредовано поведением, а последнее — отражением. Повышение уровня организации означает совершенствование этого опосредования. В результате растет ценность, самостоятельность и автономность отдельной особи. Обратная сторона той же тенденции — ее отражение и связь с миром становятся все более полными и многосторонними. Философски это означает, что налицо тенденция к превращению ее в тотальность, автономную по отношению к миру и к своему родовидовому целому.
В лице человека этот процесс переходит на новый качественный уровень. Его обмен веществ с миром становится универсальным, поэтому — целенаправленно регулируемым.
Сама потребность есть «открытость» своему определенному «иному». Кошка не будет есть конфеты, а собака — траву. Это иллюстрирует известная индийская притча — головоломка о крестьянине, которому надо перевезти в маленькой лодке с одного берега на другой тигра, козу и капусту. Коза «открыта» капусте, а тигр — козе. Капуста же для тигра значит не больше, чем лежащий на дороге камень. Растения и животные «открыты» заданному и генетически запрограммированному кругу веществ и предметов за пределами их физических тел. Отражают они свое отношение к различным предметам внешнего мира. Они производят односторонне, по логике своего вида, поэтому способны произвести только себя и потомство.
Человек же производит универсально, по логике любого предмета, а, следовательно, — по законам красоты. ( Об этом говорил К.Маркс в своей Парижской рукописи 1844 года) В этом и заключается родовая сущность человека, реализуемая в процессе его поступательного исторического развития. Обмен универсален, опосредован орудиями и знаками — люди рождают вокруг себя «вторую природу», делая весь остальной мир частью своего неорганического тела и своим предметом. Они относятся через вещи друг к другу и друг к другу — через вещи. Сознание и разум выступают как индивидуализированное воплощение этой универсальности.
Человек способен сделать свою жизнь своим предметом, жить и существовать — жить жизнью подлинной и мнимой. А сделать своим предметом — означает осознать. Сознание всегда выступает, как взгляд ИЗВНЕ, сознание себя и сознание иного. Как известно, осознать свои пределы означает наполовину за них выйти (ибо сознание выступает, как отстранение-выделение). А осознать, что ты делаешь, означает представить себе будущий результат своей деятельности. Поэтому сознание воплощает собою момент раздвоения и снятия (отражения бытия) в процессе универсального обмена — деятельности.
Другим срезом того же момента выступает субъект-объектное противостояние. И чем многогранней связь, тем она четче. Все попытки вырваться за ее пределы в некую «высшую реальность по ту сторону субъекта и объекта» упускают из виду, что там, где ничто ничему не противостоит, ничто ни от чего не отличается, ничего быть и не может.
В результате можно сделать вывод, что пара «отчуждение-присвоение» в наибольшей мере применима к описанию человеческой жизнедеятельности (в качестве одной из сторон этой универсальности обмена с его превращением внешнего во внутреннее и наоборот). А это диктует нам необходимость перейти к ее более подробному рассмотрению.
Глава третья.
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА
И ОТЧУЖДЕННЫЙ ТРУД
В процессе эволюции совершенствуется обмен веществ, формы отражения, высшие животные начинают обучать подрастающее поколение, растет вариантность поведения, автономность и ценность отдельной особи. К органическому телу начинает прибавляться неорганическая пристройка (в виде птичьих гнезд, муравейников, бобровых плотин).
С появлением человека изменениям физического тела приходит конец. Отныне бесконечно совершенствуется неорганическая пристройка и отношения телесно неизменных индивидов. Отношение к предметам опосредовано отношением людей друг к другу, и это отношение воплощается в языке. Слова-знаки в снятом и концентрированном виде воплощают типическое содержание множества конкретных ситуаций. Совершенствование знаковой системы (породившей понятия) не имеет пределов. Отныне эти самые знаки как носители смыслов умещаются в одной человеческой голове, в которой они могут преобразовываться для получения новых знаков-представлений (это преобразование представлений в человеческой голове и называется мышлением). И прежде чем преобразовывать предметы окружающего мира, человек станет сначала преобразовывать представления о них в своей голове. Конкретное человеческое сообщество создает знаковые системы, воплощающие представления людей обо всем им известном. Возникает социокультурный код, программирующий поведение каждого члена этого сообщества. Этот код сознательно усваивается человеком в результате общения, что несет же возможность ее автономного воспроизводства и самостоятельного преобразования.
Так осуществляется человеческий универсальный обмен веществ с миром или универсальная открытость. Она проявляется в виде двух неразрывно связанных моментов: 1. Познавательно-теоретического и 2. Ценностно-практического отношения к миру
Всякое практическое действие предполагает его запланированный будущий итог. (Цель). А планирование предполагает сознание. Для успеха же предполагаемого действия необходимо адекватное представление о ПРЕДМЕТЕ САМОМ ПО СЕБЕ, (т. е., представление, выстроенное по логике этого представленного — знание), существующем независимо от человеческого сознания – объективно. Такое «теоретическое» представление задает определенное практическое отношение к нему (т.з. человеческих потребностей и намерений).
Поэтому традиционное противопоставление ценностно-практического и научно-теоретического отношения к миру есть глупейший предрассудок. Сама ценность — это не субъективный вкус, но модус индивидуального бытия, соответствующий конкретному человеческому представлению о природе человека и, следовательно, об атрибутах полноценного человеческого существования. Семья, золото, знатность, любовь, слава — все это предметные воплощения отдельной человеческой жизни в конкретной среде и в конкретную эпоху, соответствующие конкретному представлению о полноценной жизни (соответствующему столь же конкретному представлению о сущности человека).
Это предполагает определенное представление о мире в целом и месте в нем человека. Оно может быть либо религиозно-мифологическим, либо рационально-философским, некритически приниматься на веру или обосновываться и оспариваться с помощью рациональных аргументов.
Наоборот, всякое представление о мире в целом диктует вывод о месте в нем человека, об атрибутах полноценного существования и, следовательно, задает определенное общезначимое ценностно-практическое отношение к нему (и в этом отношении нет места чисто субъективным пристрастиям вкуса).
Сама универсальность обмена веществ с миром предполагает целенаправленность его регулирования — сознание, разум и практику как разумную целенаправленную деятельность. Разум — это способность живых тварей определенного рода выстраивать свое поведение и производить по логике любых иных предметов, процессов и отношений (усваивая и воспроизводя эту логику в своей голове в виде представлений и манипуляций с ними). Он предполагает ЗНАНИЕ о предметах — представления, выстроенные по логике представленных, т.е., объективных, не зависящих от сознания представляющего «субъекта» вещей, отношений и процессов.
Во-вторых, разум предполагает способность все сделать своим предметом, что означает занять от-страненную позицию, позволяющую взглянуть на предмет, процесс, отношение и себя самого, как бы извне. Эта способность и есть СОЗНАНИЕ. (Ещё Гегель отметил, что осознать свои пределы означает наполовину выйти за них.) Осознать, что ты делаешь, означает иметь в голове будущий его результат, иными словами, — взглянуть на дело как бы извне, видя его в целом.
Как известно, человеческое сознание — это одновременно сознание себя и сознание иного, и одно предполагает другое. И оно выступает, как момент универсального, а значит — целенаправленно регулируемого обмена веществ с окружающим миром (порождающего в итоге вокруг себя вторую, очеловеченную природу). Чем универсальнее этот обмен, тем полнее знание о мире самом по себе, тем четче сознание этого иного и сознание себя. Тем более четким является субъект-объектное противостояние. Все попытки новоевропейских мыслителей вырваться по ту сторону противостояния субъекта и объекта — это попытки вытащить себя за волосы из болота непонимания сути дела.
Этот человеческий обмен веществ выступает, как сознательная, целеполагающая практическая деятельность — труд. Его элементами являются предмет (на что направлена преобразующая деятельность) и средство труда (его орудие, как неорганическое продолжение человеческого тела).
С самого начала человеческой истории труд выступает в двух своих ипостасях:
1. как средство удовлетворения потребностей (средство жизни, средство существования)
2. как потребность.
В том и другом случае труд проявляется в определенной КОНКРЕТНОСТИ — совокупности конкретных операций с конкретными орудиями и определяющими их факторами.
Предпосылкой труда-потребности является индивид-личность. А личность в человеческой истории появляется далеко не сразу. Ей ещё надо стать. Как доказано всей предшествующей историей мысли, человек — это существо социальное, ансамбль общественных отношений. Только сплошь и рядом смешивают социальность с коллективностью и стадностью, а понятие общественного — с простой кооперацией.
В процессе исторического развития человечество развивает свои сущностные силы, создает новые смыслы, воплощенные во вновь созданных вещах и системе знаков — в культурном коде. Это общественное богатство накапливается с развитием общественного разделения труда. Отдельный человек — член конкретного общества в конкретную эпоху не владеет всем этим смысловым богатством своего конкретного общества, но лишь небольшой его частью. Он занимает в нем определенное положение, играет определенную социальную роль. Но при этом человек остается т.н. «случайным индивидом», винтиком социального целого, носителем определенной общественной функции. Поступки такого «случайного индивида» определяются заложенными в него извне программами.
Но социокультурное развитие человечества не останавливается на этой стадии. Отдельный человек попадает в нестандартные ситуации и начинает принимать самостоятельные решения. Он постепенно обособляется, впитывает, переваривает и преломляет в автономном пространстве своей души все богатство накопленных обществом предметных смыслов. В результате он становится тотальностью, микросоциумом, микрокосмом, обществом в миниатюре. В его душе рождается новый мир, не сводимый ни к каким внешним воздействиям. Точнее говоря, все внешние воздействия преломляются во внутреннем пространстве субъективности — автономной сфере причинно-следственных зависимостей. Сформировавшаяся личность необходимо опредмечивается — воплощается, овнешняется, самореализуется в предметно-знаковой форме. Ближайшим и непосредственным образом это выливается в свободную игру ее физических и духовных сил — в творческую деятельность. Родившийся во внутреннем пространстве человеческой субъективности мир стремится вырваться наружу и воплотиться в виде готового продукта — застывшего сгустка смыслов. Внутреннее становится внешним, субъективное — объективным.
В результате «сукин сын» Александр Сергеевич делает свои интимнейшие переживания достоянием многих времен и народов, ОН становится «интерсубъективно общезначимым», растиражировав в книгах свое «Я». Написав «Евгения Онегина», сам Пушкин нисколько не обеднел, от него ничего не убыло. Наоборот, он стал внутренне богаче, сделав содержание своей души достоянием многих поколений и воздвигнув себе «нерукотворный памятник» в виде листов печатного текста. Внутреннее овнешняется, не переставая быть внутренним. Душа стала богаче, разбудив свои внутренние силы.
В этом и заключается собственно человеческое отношение с миром. Сознающая свои пределы личность постоянно выходит за их рамки, и в этом бесконечном процессе саморазвития и творит новые миры (воспроизводя в качестве его момента субъект-объектное противостояние). Об этом говорят известные всем строки Заболоцкого: «Два мира есть у человека – один, который нас творил, другой, который мы от века творим по мере наших сил».
Именно эта жизнедеятельность есть реальное освоение мира. Присвоение как превращение внешнего в часть внутреннего содержания чего-то может
1. в одном случае стать полным разрушением этого внешнего (его полной ассимиляцией и переваривариванием).
2. в другом случае может стать частью этого внутреннего «идеально». Осваивая машину или компьютер, я делаю их частью своего «внутреннего мира», при этом они сами никуда не исчезают. Прочитанная книга делается частью моей личности, никуда не деваясь (готовая к тому, что ее будут читать другие).
Таким образом, освоение выступает как частный случай присвоения. И в процессе освоения мира человек изменяется, совершенствуется, обогащается.
Конкретность труда-потребности всецело определяется логикой саморазвивающейся и самосовершенствующейся личности, самостоятельно определяющей режим, последовательность и конкретные виды деятельности.
Здесь сразу же обозначается проблема: при каких социальных условиях все члены общества смогут стать личностями и реализовывать свою личность в обществе (об этом мы поговорим в дальнейшем).
Подлинно человеческая жизнедеятельность есть результат длительного исторического развития самосотворения (самовыделывания) человеком самого себя. Она вырастает из болота жизнедеятельности рутинной, квазичеловеческой — из родовых мук полуживотного сушествования — инферно, бараньего сознания коллективной общности, «духовного животного царства», основанных на внешней целесообразности продиктованного нуждой труда-средства. На этом первоначальном этапе развития труд был и остается сейчас исключительно средством существования.
КОНКРЕТНОСТЬ труда-средства определяется внешними по отношению к человеческой субъективности факторами внешней целесообразности. Как известно, любой труд — это конкретная последовательность конкретных операций с конкретными орудиями и преобразование конкретных предметов.
Чтобы полакомиться жареной картошкой, я должен ее посадить, вскопать грядки, поливать их по мере необходимости, затем — выкопать клубни, очистить, порезать и пожарить. Все эти операции занимают мое время, в процессе их осуществления я расходую свои силы. Все они определяются двумя факторами — объективными свойствами растения «картошка» и объективными свойствами тех орудий труда, с помощью которых я проделываю все эти операции (орудую ли я лопатой или с помощью картофелекопалки). Все мои действия обусловлены, определены и навязаны мне объективными, не зависящими от меня свойствами предметов и средств (орудий) труда — их «внешней целесообразностью». В процессе этой деятельности моя субъективность унижена, смята и безмерно оскорблена. Я действую, подчиняясь принуждающему насилию внешних обстоятельств (их внешней целесообразности).
Лишь поедая ароматную, поджаренную с хрустящей корочкой картошку, я возвращаюсь в себя. Моя поруганная и униженная субъективность вступает в свои права. Философски говоря, мое существование приходит в соответствие с моей сущностью. Подгоняя любой природный предмет к масштабу своей неповторимой субъективности, я пожираю себя. В сущности, эта подгонка равносильна тому, что если бы я умирал с голоду и отрезал себе руку или ногу, чтобы съесть. Внешняя целесообразность труда-средства отрывает ЧАСТЬ моей субъективности, позже вновь вступающей в свои права (другой своей частью) в процессе потребления готового продукта. Таким образом, труд-средство выступает как отчуждение.
Как известно, человеку нужно, прежде всего, пить и есть, где-то жить, во что-то одеваться. Ему необходимо удовлетворять все свои жизненные потребности, чтобы воспроизводить свое физическое тело. И лишь потом-потом-потом (если останется время) человек может заняться тем, чем ему хочется.
Все необходимые для телесного воспроизводства виды деятельности заданы факторами, действующими с железной необходимостью внешнего принуждения. Лишь во время досуга, в пассивном потреблении произведенного (или заработанного) продукта, человек возвращается к себе и восстанавливает силы, залечивая раны утраченной самости. Но с каждым новым днем возобновляется травмирующее воздействие внешней целесообразности, накладывающей печать на всю его жизнь. Спонтанной игре личностных сил человека положен предел, преодолеть который способны лишь немногие.
Все сказанное позволяет нам сделать один вывод: пока труд остается средством существования, его свойство — быть потребностью, отодвинуто на второй план. А сам труд-средство есть труд отчужденный, подчиняющий деятельность человека принудительной силе внешней целесообразности. И саморазрывание человека в процессе такого труда выступает, как ПРОТИВОРЕЧИЕ между внешней целесообразностью его процесса и внутренней целесообразностью его продукта (результата).
Чтобы насладиться вкусом спелой земляники, я должен несколько часов попотеть под лучами палящего солнца, угощая при этом своим телом комаров. Есть хочу, а собирать не хочу, но одно невозможно без другого.
Это основное противоречие отчужденного труда выражается в коренном интересе «рабочего» (т.е., занятого отчужденным трудом человека) — в наибольшей мере удовлетворить свои потребности, затратив наименьшее количество своих сил и времени (грубо говоря, — как можно меньше работать, как можно больше получать).
Существуют два способа разрешения этого противоречия, уже реализованных и продолжающих реализовываться в ходе продолжающейся человеческой истории.
1. Усовершенствовать средство труда, повысив его производительность (производительную силу).
2. Переложить его тяжкое бремя на плечи другого человека, заставив его работать на себя (Робинзон порабощает Пятницу). Этот способ рождает частную собственность, эксплуатацию человека человеком, классы, государство и прочие прелести цивилизации. Историческая предпосылка реализации второго способа — это более совершенное оружие в руках порабощающего и стабильный прибавочный продукт, который можно накапливать и превращать в сокровище.
Движение отчужденной предметности выступает, как дьявольская субстанция, рождающая все акциденции человеческой мерзости. Рожденные человеком силы выходят из-под его контроля и господствуют над ним в повседневной жизни. В процессе отчужденного труда человек действует, как «специфически выдрессированная природная сила» (К.Маркс «Капитал», т.3 – ПСС., т. 25). Его обмен веществ с миром является квазичеловеческим, «все труды человека для рта его, а душа не насыщается», ( Как сказано в Библии). Самодвижение этой квазичеловеческой деятельности выражается, прежде всего, в форме прогрессирующего разделения труда.
За определенными группами людей закрепляются определенные виды деятельности — профессии, затем — определенные социальные роли и статусы. В обществе формируется определенный набор конкретных видов деятельности, с определенным количественным и качественным разнообразием. По отношению к отдельным членам общества этот набор выступает, как извне навязанный масштаб социального целого. К этому прибавляется и набор социальных ролей, которые они обречены играть по извне продиктованным правилам.
К личным дарованиям, надеждам и склонностям отдельных людей все это не имеет никакого отношения (лишь единицы ощущают в себе эти самые склонности — подавляющее же большинство вообще не мыслит себя отдельно от своей внешней социальной роли).
Вся человеческая предыстория протекает в стенах расширяющейся тюрьмы — социума. В ее стенах появляются новые камеры и казематы новых профессий и прочих видов деятельности.
В традиционном (докапиталистическом) обществе человек прикрепляется к определенной деятельности и роли по зоологическому принципу наследования (редко нарушаемого). Он наследует профессию и социальную роль ( Эти извне навязанные границы –клетка отдельного человеческого существования с древности выступала в сознании людей, как УДЕЛ или СУДЬБА) своих родителей.
С развитием капитализма отдельный человек высвобождается из пуповины традиционных связей, он моет «свободно» выбрать способ добывания хлеба насущного (камеру конкретной профессии) и даже менять его по своему усмотрению. Но свобода эта изначально ущербна — ограничена необходимостью заработать на жизнь.
Чтобы полакомиться картошкой или земляникой, нет теперь необходимости ее выращивать или собирать. Достаточно пойти и купить все необходимое за деньги. Но для этого их сначала надо заработать, и это действует с железной необходимостью внешней целесообразности (либо производить нужное другим, либо продавать свою способность к труду, работать на чужого дядю и подчиняться чужой воле).
Самодвижение отчужденной предметности в процессе исторического развития общества рождает ее все более разнообразные формы. Прогрессирующе разделение труда, в конечном счете, рождает обособленные и относительно автономные сферы жизни общества с имманентной логикой развития.
Личность первоначально выделяется и обособляется, как продукт прогрессирующей дифференциации этого первоначально единого коллективного целого. Получив возможность отстраниться от всей накопленной обществом предметности (в силу благоприятного стечения внешних социальных обстоятельств) и свободно отнестись к ней, личность преломляет ее в фокусе своей субъективности и творит новый мир — первоначально во внутреннем пространстве своей души, а затем — объективирует, опредмечивает его в вещно-знаковой форме продукта своего творчества. Опредмечивание это может быть более или менее полным в зависимости от внешних социальных обстоятельств.
В «цивилизованном», т. е., основанном на частной собственности, обществе отдельные индивиды получают возможность сформироваться в личность. Все внешние факторы играют лишь роль вероятностей. Само рождение личности есть акт внутренней свободы, не сводимый ни к какой сумме внешних влияний. Как уже говорилось, личность есть социальная тотальность, общество в миниатюре, маленькая вселенная, для которой теряют значение социальное происхождение, положение, общепринятые стереотипы поведения и правила игры. Поэтому личность способна изменять общество, творя новые нормы и смыслы.
Другой вопрос, что, как известно, «невозможно жить в обществе и быть свободным от него». Уже сформировавшаяся личность свободна. Внешние социальные обстоятельства способны исковеркать судьбу, лишить всех возможных в данном обществе благ, но они бессильны уничтожить свободу внутреннюю, которая так или иначе, но все равно будет объективирована в определенной предметно-знаковой форме. Другой вопрос, насколько полным будет это воплощение, насколько эти самые обстоятельства будут благоприятны. А вот кем будет воспринят созданный продукт — это совсем другое дело, и это уже зависит от сложного переплетения социокультурных факторов, над которыми отдельный человек-создатель не властен.
Личность появляется и живет в обществе, в котором господствуют квазичеловеческие практики, а повседневное общение являет собою «духовное животное царство» (Гегель). Поэтому ее взаимодействие с таким обществом наполнено проблемами и постоянно чревато конфликтами. Возникающий в результате разлад с миром людей давно стал хрестоматийным литературным сюжетом. В результате человек либо пытается уйти от него в той или иной форме (куда ему удобнее), либо к какой-то форме противостояния. Во втором случае человек может сформулировать новые ценности, открыть новые смыслы, и в любом случае его практика станет революционной. Но в личном плане такой образ жизни приносит социальный успех только в виде исключения.
Господствующий уклад жизни людей задан самодвижением отчужденной предметности. Как известно, в самом начале человеческой истории коллектив первобытных людей противостоит враждебной природе, от которой исходит множество опасностей. Добывание «хлеба насущного» в поте лица требует совершенствования орудий труда и повышения его производительности. Основное противоречие отчужденного труда и его разрешение первым способом становится основным двигателем развития производительных сил вплоть до эпохи капитализма.
С появлением цивилизации со всеми ее прелестями второй способ разрешения этого противоречия вроде бы количественно преобладает, но орудия труда совершенствуются все равно в хозяйстве мелких независимых (или относительно независимых) производителей. Дело господствующих классов — это война, политика или охота, а преднаука и наука (вместе с философией) — это дело немногочисленной интеллигенции, достижения которой очень плохо и медленно доходят до остального общества и не воздействуют на само производство. Поэтому, если в обществе исчезали эти самые независимые производители (свободные или полусвободные крестьяне и ремесленники), то экономика впадала в стагнацию.
Только с развитием капитализма побудительным мотивом совершенствования техники и развития производства стало стремление к прибыли конкурентов-товаропроизводителей.
В заключение нужно еще раз детальнее раскрыть понятие «КОНКРЕТНОСТЬ ТРУДА». Это не только сами конкретные действия человека, их ритм и последовательность, но и определяющие все это факторы. Они лежат — либо в самой человеческой субъективности или вовне ее. И в процессе труда-потребности человек соотносит свои действия с объективными свойствами вещей и орудий. В любом случае необходим момент внутренней самоорганизации и самодисциплины. Только в процессе труда-потребности эта самодисциплина составляет часть моей личности, и я сам определяю ее границы применительно к внутренней логике саморазвертывания своей субъективности.
Пример Тома Сойера, которого тетушка послала красить забор, показывает, как одно и то же дело, выполняемое либо под диктовку чуждой воли, либо по собственному настроению, может приобретать разную конкретность для разных людей. И все это определяется отношением личности работника к процессу своего труда.
Таким образом, мы раскрыли природу отчуждения, причину отчуждения труда и те его особенности, о которых еще не говорил никто.
Следующим сюжетом нашего исследования станет воздействие, которое оказывает отчужденный труд на психологию и образ жизни на самого «работника» и его опосредованное влияние на жизнедеятельность всего общества в целом.
В конце исследования, уже на основе всего сделанного, мы сделаем уже свои выводы о перспективах преодоления отчуждения и пресловутого скачка из царства необходимости в царство свободы, о котором писал Маркс.
Глава четвертая.
СОЦИАЛЬНО - ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ФОРМЫ ОТЧУЖДЕНИЯ
О частной собственности, государстве, религии и прочих производных формах отчуждения написано вроде бы достаточно. О формах ложного сознания, различных отчужденных формах социального характера тоже подробно написано мыслителями франкфуртской школы. Нам остается добавить от себя только то, что никто еще не отметил.
Отчужденный труд задает «рабочему» определенное отношение к его процессу и продукту. Он определяет всю жизнь человека, навязывая ему определенный ритм жизни. Последняя распадается на две части — рабочее время и время «свободное». Первое доминирует, второе выступает, как искаженная копия и компенсация первого. По принципу предметного различия рабочего и свободного времени можно выделить два основных типа отчужденного человека. В конечном счете, эти типы есть продукт различных ступеней социально-исторического развития человечества, хотя жесткой зависимости здесь не существует.
Первый тип отчужденного человека — это продукт традиционного (докапиталистического) общества. При всей своей тяжести и непривлекательности тяжкий труд по добыванию хлеба насущного — это канал, связывающий человека с действительностью, источник смыслов, предметности и сведений о мире. Проведенное на работе время — это не только утрата, но и источник знаний, навыков, наконец, среда общения. Для этого типа отчужденного человека его труд есть единственный канал связи с миром. В свободное время он «переваривает», осваивает полученные на работе смыслы. Поэтому он действительно слит со своей профессией, как улитка с раковиной. Свободное время — это время отдыха. В игровой форме он воспроизводит производственные процессы. Таким образом, он просто не выделяет себя из мира внешней целесообразности и не имеет своего собственного, отличного от него, содержания.
Вся жизнь такого человека — это выполнение обрядов. Последние являются внешними социальными программами, заложенными в голову человека обществом на все типичные случаи жизни. Его поведение и образ жизни задано его социальной ролью. Он глядит на жизнь, как на обряд (чего уже не желает герой Пушкина).
Второй тип — это продукт развитой городской культуры и является типичным для буржуазного общества. Человек высвобождается из пут традиционных связей и внешних регуляторов поведения, все более обособляясь и атомизируясь. (повседневные человеческие контакты становятся все более анонимными и формальными).
Работа — это теперь лишь один из каналов связи человека с миром. У человека появляется его собственное смысловое содержание его внутреннего психического мира и интересы вне пределов места работы. Здесь возможны два варианта отношения к труду, образа жизни и способа поведения.
Вариант первый: моральный ригорист (его литературный образец — Онисимов из романа А. Бека «Новое назначение»).Для него тяжкий повседневный труд и вся жизнь есть принесение себя в жертву во имя абстрактного идеала («светлого будущего», «нации», « будущей жизни за гробом» и т. д.). По отношению к себе он мазохист, по отношению к другим — садист («нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели»). Он устремлен за пределы своего «здесь-теперь», готов терпеть бытовые лишения во имя своего идеала-идола. Многочисленные савонаролы и робеспьеры разных времен и народов, религиозные аскеты всех религий, рядовые работники Германии и Японии начала 20-го века, наши «железные наркомы» и рядовые энтузиасты первых советских пятилеток — вот конкретные исторические примеры этого варианта. В их поступках акцент делается на отречении, отказе, жертве, тогда как «позитивная программа» при ближайшем рассмотрении оказывается пустой абстракцией. В этом и заключается отчужденный характер их образа жизни и поведения.
Второй вариант — это человек-потребитель. Он распространяется в эпоху «нормального» существования буржуазного общества и начинает количественно преобладать во второй половине 20 века — с распространением ценностей т. н. «потребительства» и «американского образа жизни». А вообще-то он зародился вместе с развитием городской культуры и существовал давно (еще во времена древних цивилизаций). Процесс труда для него — это просто механическое средство-орудие для получения всевозможных удовольствий в свободное время. Предметность присваивается в модусе обладания, в поведении доминирует гедонизм. Это, в частности, выражается в пресловутом «вещизме» — в стремлении приобрести как можно большее количество разнообразных вещей и соображений престижа (стремления выделиться и отличиться от других или, наоборот, продемонстрировать свою причастность к определенному кругу). Такой человек всецело ориентирован на жизнь «здесь и сейчас», а приобретаемые вещи становятся протезом, придающим ему иллюзию собственной значимости. Таким же протезом может стать власть, чин, положение, звание. В поведении это выражается в стремлении казаться, произвести впечатление на других. По содержанию же рабочее и свободное время выступают, как два параллельных, нигде не пересекающихся мира.
Отношения с людьми выстраиваются по орудийному принципу. Другой человек — это либо средство, либо препятствие на пути к поставленной цели и удовольствию. Первых используют, вторых — устраняют. Это предопределяет поведенческий цинизм, и конформизм — готовность усвоить господствующие в данном социуме правила игры для получения всех возможных в нем благ. Подлость, вероломство, циничная расчетливость, «технологическое обаяние» в общении с разными людьми (по типу Молчалина, Чичикова и Остапа Бендера) — вот хрестоматийные, описанные в литературе, черты этого человеческого типа.
Т. н. «американизм» столь широко и прочно укоренился в современной массовой культуре и психологии, потому что наиболее последовательно воплощает ценности, поведенческие стандарты и глубинные стремления человека-потребителя, которого в массовом порядке рождают условия современного индустриального общества.
В целом все эти типы и их разновидности не связаны жестко с конкретной исторической эпохой. Человек-потребитель появляется уже в эпоху древности с развитием городской культуры, а человека традиционной «ментальности» можно встретить даже сейчас — на пороге т. н. «информационного общества».
Характер труда, на котором основана вся жизнь общества, действует на психологию отдельных людей опосредованно, трансформируясь через социальные институты, систему воспитания и культуру конкретного общества.
В классовом обществе индивиды — представители господствующих классов — избавлены от необходимости добывать хлеб насущный в поте лица. Они хорошо кушают, одеваются, имеют неизмеримо больше досуга, чем «низы». Но обладание частной собственностью и социальный статус навязывают внешнюю целесообразность «правил игры», рамок дозволенного поведения, ритуалов и «приличных» жизненных занятий. И само по себе свободное время, доступность всех возможных для своей эпохи социальных благ автоматически не делает человека личностью. Иваны ивановичи и иваны никифоровичи, хлестаковы, ноздревы, кисы воробьяниновы в этом смысле ничем не отличались от своих неграмотных и забитых жизнью мужиков. Псковский оброк позволил вырасти Пушкину, но массе остальных аристократов всех времен и народов никакие оброки и денежные суммы на пользу в этом смысле не пошли. И в этом отношении социальные «верхи» и «низы» взаимозаменяемы.
Повторяем: решающий этап рождения личности, есть акт внутренней свободы, не сводимый ни к какой сумме внешних влияний. Его итог — это рождение автономной сферы причинно-следственных связей во внутреннем пространстве человеческой психики, преломляющей в фокусе своей субъективности все внешние социальные смыслы. В результате личность выступает, как тотальность, КАК общество в миниатюре, способное к бесконечному совершенствованию (ограниченному только сроком продолжительности жизни) и рождению новых миров. А первоначально субъективный новый мир объективируется в вещно-знаковом виде, становясь «интерсубъективным» достоянием.
В основанном на частной собственности обществе только немногие отдельные индивиды формируются и реализуют себя, как личности. Их жизнь вырастает и проходит на болоте квазичеловеческих практик и квазичеловеческого образа жизни основной массы населения. Свободное время большинства — это либо восстановление утраченных на работе сил, либо его убивание пустыми развлечениями (пьянство, игры, наркотики), призванными заполнить внутреннюю пустоту. Это воплощение социальной зоологии «духовного животного царства», придаток трудового процесса и внешней социальной роли.
Работа искусного ремесленника, народного умельца, хобби на досуге — все это элементы творческого отношения к миру и жизни по «модусу бытия». Но все эти ростки человеческого буквально захлебываются болоте механической, инстинктообразной повседневности внешней целесообразности социальных ритмов жизни. Они загоняют человека в клетку повторяющихся стандартных ситуаций, замкнутого круга общения и т.д., составляющих в итоге раз и навсегда ограниченный горизонт смыслов. Повседневность выступает, как ОБЫДЕННОСТЬ.
Циклическая предзаданность жизни комфортно переживается человеком традиционного (докапиталистического) общества, живущего по природным ритмам. В обществе индустриальном (буржуазном) повседневность подчиняется ритмам механического целого, утрачивает первобытную идиллическую привлекательность и переживается уже болезненно человеком Нового времени с обостряющимся личностным мировосприятием.
Европейская литература достаточно полно (с эпохи Романтизма) отобразила нарастающий трагизм и болезненность этого переживания (чего стоит, например, блоковское «Ночь, улица, фонарь, аптека»). Ежедневная работа на фабрике или в конторе (офисе), скука и бессодержательность повседневной жизни с ее повторяющимся ежедневным циклом. Подъем — путь на работу в переполненном транспорте — работа — перерыв — работа — пробежки по магазинам — домашние обязанности — диван — телевизор — сон — пробуждение и т. д. Все попытки вырваться за эти пределы стали банальным сюжетом художественных произведений.
Воплощением погруженности в болото обыденности стал социально-психологический феномен т.н. «мещанства». Мещанин (он же лавочник, филистер, обыватель, гопник и т.д.) — это человек, внутренне тождественный болоту квазичеловеческой жизнедеятельности и ее ограниченному смысловому горизонту. Все выходящее за рамки его узкого круга мировосприятия, необычное и непривычное он воспринимает в штыки и агрессивно отвергает, как покушение на основы бытия. В этом смысле мещанство можно трактовать, как воплощение социальной энтропии (или отчуждения) в социальной психологии. Элементы этих самых психологии и поведения (стадность, косность, конформизм — все черты отчужденного человека) встречаются у представителей всех классов и социальных групп, и интеллигенция здесь не исключение. Мещанские черты ярче всего становятся видны в относительно спокойные периоды истории с налаженной размеренной жизнью. Не случайно в 19 веке оно ярче всего проявлялось у средних классов и в относительно благополучных странах Скандинавии (что и отразила литература того времени). Рабочие низы того времени были еще слишком задавлены нуждой и охвачены настроениями социального протеста.
Различные «нестандартные» социальные ситуации типа войны, стихийного бедствия, эпидемии и т. д. при всем своем трагизме на время вырывают человека из ограниченности его жизни (обусловленной его социальным положением и материальными возможностями) и разрывают пелену обыденности. Давно знакомые люди и вещи поворачиваются к человеку иной стороной, обнаруживая прежде незнакомые черты, проявляя новые свойства и открывая новые смыслы. Маленький человек вырывается из накатанной жизненной колеи и начинает действовать нестандартно. Не случайно в таких условиях многие люди проявляют свои лучшие качества, поступая по собственному разумению.
Вот почему множество людей из «благополучных» стран и сейчас рвутся в различные «горячие точки», не найдя смысла жизни у себя дома. Как ни печально, но страдание часто становится способом отчужденного освоения отчужденного мира, а бедствия лучше способствуют взаимопониманию людей, чем «благополучная» жизнь. Из огня повседневной бессмысленности человек бросается в полымя бедствия. Все это исчерпывающе описано в нашей родной литературе 19 века.
Возвращение в накатанную колею «нормальной» жизни означает для среднего («обычного») человека возврат в болото повседневной рутины, в положение пешки и винтика в механизме социального целого. И лишь воспоминания о потрясениях прошлого придают ему ощущение не зря прожитой жизни. Не случайно во всех «приличных» странах столь популярны встречи и сообщества ветеранов различных войн.
Лишь в исключительных случаях перенесенный стресс радикально меняет мировосприятие и поведение человека на всю жизнь.
Улучшение жизни основной массы населения в развитых странах мира к середине 20 века и ослабление давления на жизнь отдельного человека грубой материальной нужды сделало переживание повседневной скуки и бессмыслицы «обычной» жизни массовым социальным бедствием. Совершенствование технических средств и особенно носителей информации породило феномен т. н. «человека толпы» или «человека массы» и «массовую культуру» — источник целенаправленной манипуляции сознанием и поведением рядового человека посредством этих самых «информационных носителей». Все это стало хрестоматийным сюжетом художественной и философской литературы 20 века.
Конечно же, перед любой «критически мыслящей личностью» современной культуры возникает вопрос: возможно ли преодолеть отчуждение хотя бы в своей личной жизни, живя в отчужденном обществе (от которого невозможно быть свободным полностью). Как известно, экзистенциалисты формулировали проблему иначе — как обрести смысл жизни в хаосе окружающей бессмыслицы. (А. Камю нашел единственно верное решение этой проблемы — постоянный бунт против абсурда).
Исторический опыт показывает, что отдельным людям это удавалось, и они прожили свою жизнь по «модусу бытия», преодолевая трудности и препятствия, их страдания были осмысленными. В итоге они выходили победителями в борьбе с социальной косностью (в самом широком смысле этого слова) и создавали свои миры, опредмеченные в виде различных текстов, скульптур, картин и т.д. Они воздействовали на души и поведение других людей, и в итоге что-то менялось и меняется в их жизни. Дело доходило до создания альтернативных субкультур. Такова была культура русских нигилистов — народников 19-го века и «контркультура» 1960-х годов. Революционеры (придерживавшиеся разных доктрин и направлений), оказывавшие активное макроскопическое воздействие на общество, также действовали по тем же личностным мотивам, реализуя по-своему «модус бытия». Конечно, далеко не всегда им удавалось выдержать свою жизненную позицию, не допустив разлада «благих» целей и «грязных» средств, не переродившись, не став «одномерными революционерами». Но в любом случае, практика революционного преобразования действительности в личностном плане — это специфическая форма реализации «модуса бытия».
Разумеется, в отношении всего общества такие победы были временными, подъем энтузиазма проходил, новаторская среда размывалась, и жизнь подавляющего большинства возвращалась в привычную колею квазичеловеческой ограниченности. И это естественно — ведь отчуждение труда со всеми своими социальными производными никуда не исчезал.
Таким образом, мы подходим к завершающей части нашего исследования — к перспективам преодоления отчуждения во всех его формах и смыслах.
ПЕРСПЕКТИВЫ ЦАРСТВА СВОБОДЫ
(Вместо заключения)
Итак, в процессе исторического развития, в основанном на частной собственности обществе отдельные индивиды получают возможность сформироваться в личность и реализовать свой личный «модус бытия» (универсальное человеческое отношение к миру) даже в отчужденном обществе.
Но, вырастая и существуя в окружающем болоте квазичеловеческой жизнедеятельности и практик, личность не может не нести в себе родимых пятен мерзости, из которой она имела счастье вылупиться. В подавляющем большинстве случаев в психологии и поведении современного человека сочетаются элементы «модуса бытия» и «модуса обладания». Об этом строки А.Ахматовой « …из какого сора растут стихи, не ведая стыда», «Незнакомка» А.Блока (ибо какого черта грезящий о прекрасной даме поэт поперся в кабак в компанию пьяниц с глазами кроликов).
О взаимодействии сформировавшейся личности с отчужденным обществом, его возможных перспективах и результатах мы уже говорили достаточно.
Теперь же пришло время разговора о перспективах того посттоварного, посткапиталистического и неотчужденного общества, в котором каждый сможет стать личностью и реализоваться по «модусу бытия» «безотносительно к любому извне навязанному масштабу». Об этом самом обществе грезил Маркс, к нему стремились его искренние последователи-энтузиасты.
Новый взгляд на эти перспективы неизбежно станет пересмотром всех выводов классического марксизма 19 века.
Как известно, по теории Маркса, социализм и коммунизм — это продукт исторического развития экономического базиса, рождающего машинное производство и занятого на нем рабочего-пролетария (продающего собственнику-капиталисту свою способность к труду — рабочую силу). Если, как Маркс, считать это производство «непосредственно-общественным», фабричного рабочего (хотя бы «в себе») считать носителем общечеловеческой универсальности, — то тогда все его последующие выводы об основном противоречии капитализма, неизбежности пролетарской революции, диктатуры пролетариата и т. д. можно считать безукоризненными и неопровержимыми.
Но все дело в том, что весь глубокий анализ капитализма, как способа производства и его противоречий не обосновывает рациональной перспективы общества будущего. Понятия «универсального» и непосредственно-общественного» у Маркса трактуются весьма невразумительно. В результате направленность-интенция его мысли не вписывается в рамки им же созданной системы понятий. Как мы уже говорили, условия фабричного производства не слишком способствуют свободному развитию безотносительно к извне навязанному масштабу. Сам Маркс не имел четких представлений об обществе будущего, унаследовав индустриальные представления своих утопических предшественников (он просто подвел под них новую методологическую основу своей социально-философской теории).
Подобно Гегелю, узревшему в прусской конституционной монархии воплощение Абсолютной Идеи, Маркс увидел в машинном производстве и фабричном рабочем воплощение «непосредственно-общественного» и «универсального» — прообраз будущего бесклассового общества. Сами же эти понятия, как и понятие отчуждения, остались неразвитыми и нераскрытыми. Отдельные глубокие замечания и догадки, разбросанные в различных его работах, его конструкцию в целом не выручают.
В «Капитале» он сохраняет взгляд на общество будущего, как на единую фабрику — общую собственность единой ассоциации равноправных производителей. Это де, на высшей ступени воспроизводит отношение индивидуального собственника-производителя к орудиям и прочим условиям производства. А дальше идет декларация, что это обусловит прозрачные отношения людей к миру и друг к другу, планируемые и управляемые в интересах всего общества и каждого его члена в отдельности, всецело людям подконтрольные.
Сегодня нет необходимости доказывать, что такого общества никогда и нигде не было и быть не может. Если все общество и станет таким управляемым из единого центра фабричным организмом, то управлять, производить и распределять произведенный продукт будут явно не в интересах всех тружеников. Лишь те, кто сам управляет и распределяет, будут определять цели производства, исходя в первую очередь из своих собственных потребностей. А потребности всех остальных удовлетворяются по тому же принципу, по которому при капитализме они удовлетворяются у наемных рабочих. Это наглядно продемонстрировал весь опыт пресловутого «реального социализма».
В 1844 году Маркс делает вывод, что частная собственность — только следствие отчужденного труда. Но в дальнейшем эта мысль так и осталась у него неразвитой. В последующих работах он об этом даже не упоминает, весь огонь критики и всю глубину анализа сосредотачивая на частной собственности и разделении труда.
Все сказанное позволяет нам сделать следующие выводы.
1. Общество станет подлинно человеческим — «неотчужденным» — если и только если избавит своих членов от необходимости работать ради хлеба насущного.
2. Первое условие необходимо, но недостаточно для этого освобождения. В обществе должна накопиться определенная «критическая масса» предметности, которая в столь же массовом порядке приведёт к формированию стремящихся жить по «модусу бытия» личностей. В своё время русский революционный демократ П.Н. Ткачёв смеялся над мыслью одного интеллигента о том, что социальной революции будет предшествовать «психореволюция» – массовое изменение психологии людей. А на поверку эта мысль оказывается не столь уж наивной. Новая материально-техническая основа позволит каждому человеку развиваться безотносительно ко всякому внешнему масштабу. Разделение труда в смысле распределения между отдельными членами общества конкретных форм деятельности будет строиться и видоизменяться в результате внутреннего личностного саморазвития отдельных членов общества.
3. Из первого и второго вывода можно вывести третий: главной социально-философской проблемой современности является вопрос о природе этой самой «критической массы», что приведет к качественному скачку в «царство свободы».
Человечество по-прежнему развивает свои сущностные силы в форме самодвижения отчужденной вещной предметности. Вся критика Руссо, Толстого и Достоевского в адрес развития современной цивилизации полностью остается в силе. При всем при этом не зарождается ни одной устойчивой социальной группы, которую можно было бы назвать аналогом пролетариата Маркса. Все упования современных левых на молодежные движения и «новый средний класс» остаются попытками принять желаемое за действительное.
Во всех начинающихся социальных катаклизмах и очередных переделах сфер влияния (из полосы которых современный мир едва ли выберется к середине этого века) качественный технико-экономический фундамент общества остается прежним. Это развитое индустриальное производство с отдельными вкраплениями высокотехнологичных наукоемких отраслей, где требуется высокоинтеллектуальная творческая деятельность, создающая качественно новую предметность (которую затем рутинно тиражирует обычное индустриальное производство).
В погоне за прибылью и сверхприбылью ТНК совершенствуют и удешевляют производство. В конечном итоге все страны «третьего мира» будут втянуты в орбиту влияния и господства потребительской культуры со всеми стандартами поведения и потребления (это единственный способ стабилизировать численность населения и устранить многочисленные угрозы самому социальному порядку и элитам развитых стран).
Самое интересное (в социологическом смысле) начнется, когда весь мир подтянется к приблизительно одному уровню жизни и потребления. Пока что продукт труда принимает общественную форму товара, и стремление к прибыли остается побудительным мотивом производства. Сохраняются описанные еще в «Капитале» циклы развития экономики. Попытки управлять и подправлять развитие рыночной стихии постоянно рождают рецидивы консервативного отката к «дикому» рынку в духе современного неолиберализма. При всей управляемости и монополиях сохраняется мелкий бизнес и конкуренция.
Но современный потребительский капитализм «благосостояния» и «войностояния» в погоне за потребителем пробуждает потребности отдельного человека, и будет стимулировать (в качестве неизбежного побочного эффекта) прорастание личностного начала на массовом уровне.
Сегодня еще использование предметов, для первоначального изобретения которых потребовались усилия величайших умов (телевизор, компьютер, телефон и т.д.) не требует от пользователя ни возвышенных мотивов, ни личностного развития при их повседневном применении. А социальные структуры продолжают использовать эти продукты творческой мысли для систематического оболванивания остальной части человечества.
Рано или поздно это развитие подойдет к такой точке, когда потребуется личностное изменение и совершенствование большинства людей, следовательно, — изменение мотивации и, соответственно, содержания их деятельности.
Пока что само недостаточное развитие науки и техники позволяет использовать ее достижения в квазичеловеческих целях господства и угнетения. Но уже применение атомной энергии сдерживает развязывание горячей мировой войны страхом взаимного уничтожения. Пока еще господствующие классы присваивают себе плоды прогресса, дозируя и контролируя их применение основной массой рядового населения. Но уже сейчас, со всеми временными провалами и откатами, прогресс облегчает жизнь и косвенно, практически незаметно, но изменяет мотивацию, стимулируя рост личностного самосознания и рождая новые запросы, не вмещающиеся в рамки узких стандартов заурядного потребительства.
Действительность не дает пока материала о характере и масштабах грядущих социально-экономических и социально- психологических трансформаций. Но это станет завершением второго этапа антропогенеза.
Как известно, продуктом первого его этапа стало появление человека современной телесной организации — кроманьонца, которому больше нет необходимости меняться телесно.
Второй этап антропогенеза продолжается в наше время. Его продуктом станет появление неотчужденного, подлинно человеческого общества, целью которого и будет свободное развитие каждого, как условие свободного развития всех (состоящего из личностей, сознательно распоряжающихся своей свободой). Его завершение будет сопровождаться не менее глубокими трансформациями, чем все известные войны и социальные революции.
Лишь утверждение такого общества раз и навсегда сделает отчуждение социально-историческим понятием, пригодным для описания жизни прошлых поколений.
|
