КАРНАВАЛ ЯЗЫКА
(афоризм как жанр литературы)
В России, в стране с монументальной литературной традицией, афоризм - самый подозрительный для издателей и редакторов литературный жанр. Вроде бы да, жанр древний, освящённый литературными авторитетами от И. И. Христа до Л. Н. Толстого. А с другой стороны, есть в нём что-то... как бы внелитературное - от философии, что ли, которую, не поймёшь, к чему пришить - то ли к науке, то ли к беллетристике... Пишущий же афоризмы - подозрителен вдвойне. Ведь не освоить более крупные формы
может либо лентяй, либо графоман. Романист, к примеру, если бездарен, так, по крайней мере, трудяга. Изо дня в день садится за письменный стол. Или поэт. Ходит, бормочет, плетёт образы и слова... А афористик?
 Хлоп! Готово: афоризм. Образов может и не быть, слов не много, смысл нередко тривиален. Не писатель, а записыватель какой-то. Туда, туда его, в "подвал", на последнюю полосу, в рубрику "Отдыхай!".
Одна из причин такого отношения - отсутствие общей теории сего жанра.
В своих заметках я предложу своё понимание афористики. Сразу оговорюсь, что это - не отстранённый взгляд профессионального литературоведа-теоретика, а всего лишь мнение практика (я пишу афоризмы уже более 10 лет ), которое может быть ограничено индивидуальным литературным опытом и субъективным видением предмета (имеющимся у каждого пишущего).
Итак.
Афоризм - жанр универсальный. Он может совмещать в себе психологизм романа, характерную или сюжетную напряжённость новеллы, вербальную отточенность стиха, глубину философского трактата, игривость детской считалки, размах эпической поэмы... И всё это может быть выражено всего в нескольких словах, как это удавалось сделать героям Ветхого и Нового Завета, К. Марксу, Ф. Ницше, О. Уайльду, С.Е. Лецу, или нашим случайным знакомым на трамвайной остановке или в пивной. В этом и заключается
парадоксальная суть афористического жанра: содержательное и интонационное многообразие на скудном пространстве выразительных форм. Краткость и предельная смысловая и формальная завершённость ("чеканность") - вот два наиболее очевидных жанровых признака афоризма, однако, недостаточных. Слова "иди на фиг" звучат кратко и чеканно, но афоризмом не являются.
Третьим специфическим свойством афоризма является то, что он более тесно, чем другие литературные жанры, связан с человеческой мыслью (это слово я употребляю здесь не в смысле "глубокое суждение", а
как наименование того, что является элементарной группировкой человеческих представлений, теоретически выражающих отношение сознания к своему предмету). В нём отсутствует та толща опосредования, которая отделяет авторскую мысль от читателя в поэзии, прозе или драматургии -
например, сюжет, персонажи, фабула, действие и всё такое прочее. Афоризм беспощаднее к своему автору: если ему нечего сказать, афоризм покажет это яснее всего. Малейшее ослабление мысли, малейшая фальшь или промах в ее выражении безжалостно обнажится им.
Мысль - "материя" афоризма. Вот почему он так часто служит философии, которая есть теория и практика мышления. А всякая мысль, как уже давным давно известно, - диалогична. Поэтому вышеупомянутая завершённость афоризма - не есть его ограниченность. В своих внутренних, содержательных связях он стремится наружу, стремится стать репликой. Можно сказать, что афоризм провокационен по самой своей сути. Его сверхзадача - именно спровоцировать читателя на какое-то ни было ответное действие, будь то поступок, или просто ответная мысль и эмоция. Поэтому этот жанр расцветает в революционные эпохи, воплощаясь нередко в лозунгах политических битв и идеологических дискуссий, и мельчает, когда господствует мещанская успокоенность, монологичность общественного сознания как результат всеоблемлющего и стабильного контроля со стороны господствующего класса. Мельчание афористического
жанра проявляется как раз в снижении уровня обобщения, философской напряжённости, и повышении в нём доли самоценных эксцетрических моментов. Что мы и видим в России на рубеже ХХ - ХХI веков, когда
афоризм как жанр часто ограничивается словесной клоунадой, отказываясь от решения каких бы то ни было мировоззренческих задач.
Чтобы то или иное суждение, мнение, изречение, предложение стало афоризмом, т.е. фактом литературы, а не обыденной речи, необходимо, чтобы их завершённость была достигнута художественно-стилистическими
средствами.
Эти средства весьма специфичны. Я их перечислять не буду. Укажу лишь на то, что все они определяются вышеназванными свойствами афористического жанра. Афоризм подобен средневековому западноевропейскому городку: крохотное пространство, окружённое глухими стенами, здесь - стенами
жанровой идентичности, внутри которых обитает некий смысл. И афористик, чтобы выразить его, не вправе разрушать эти тесные стены. Ему остаётся только одно: использовать ресурсы внутреннего пространства -
языка, его фонетический, семантический, лексический, грамматический, синтаксический потенциал. Язык в афоризме должен не только служить выражению мысли, но делать это так, чтобы сама форма выражения
становилась равноценной выражаемому смыслу. Поэтому в афоризме язык особенно изощряется в выявлении своих богатств. Афоризм - это карнавал языка, праздник его смысловой, операционной и функциональной избыточности.
В афоризме наиболее очевидно проявляется взаимозависимость и взаимопереплетение языка и мышления. Вопрос о первичности одного из них обнаруживает здесь свою схоластичность. Иные мысли, чтобы стать осознанными в своей парадоксальности и новизне, требуют от языка изощрённости и оригинальности формы. Так Гегель, следуя за диалектикой своих рассуждений, вдруг изрекал чеканные афористические формулы, вспыхивавшие над мраком философско-академического стиля. Но нередко сама формальная языковая игра приводит к доселе не выявленным в сознании умозаключениям и наблюдениям за жизнью. Афоризм в этом случае выражает остроумие самого языка. Смысл высказывания может для самого автора
обнажиться даже позже, чем красота получившихся звуко- и словосочетаний. И тогда кажется, что язык сам по себе есть некая самостоятельная субстанция ("бог"), независимая от сознания человека, от его социального бытия, от природы. Так порой водитель, разогнавшись на шоссе, начинает вдруг ощущать
"отдельность" своего автомобиля не только от асфальта, но и от своих приказов. Однако, такая автомобильная "феноменология", превратившись из иллюзии водителя в момент его практики поведения на дороге, неизбежно обернётся аварией. Языковая феноменология, описывающая язык как нечто внесоциальное, внеисторическое (сиречь внечеловеческое), "божественное" - удел многих современных
филологов и литераторов, - ведёт так же к аварии - языковой: когда знак "съедает" означаемое и становится самоценным. Тогда карнавал живого языка рискует обернуться бессодержательной игрой, в
лучшем случае интересной для филологов-профессионалов.
 Тесная площадка афоризма сродни рингу, где язык и мышление сталкиваются лицом к лицу. Его пространственная скудость и их противостояние создают необходимое смысловое и формальное
напряжение, наличие которого, собственно, и превращает афоризм в факт литературы. У боксёров есть такое понятие - хук. Это короткий, резкий, неожиданный, прямой удар в переносицу противника, из-за которого тот отправляется сразу в нокдаун. Афоризм только тогда можно считать состоявшимся, если он
содержит такой "хук", заставляющий взгляд читателя афоризмов не скользить по ним, как по прозе или стихам, а застревать, спотыкаться на каждом из них. Споткнулся? Остановился. Подумал. Дальше пошёл. Обычно афоризмы делят на две группы: "вставные" - те, что изначально были частью единого текста, и "обособленные", с самого начала существующие отдельно. Первые могут возникать у любого пишущего субъекта как, порой даже непроизвольный, результат его мыслительной деятельности и манипуляций с языком в рамках самых разнообразных литературных жанров - от научной монографии до стихов, как, например, у А. С. Пушкина или Г.-В.-Ф. Гегеля. Литераторы, пишущие афоризмы целенаправленно, встречаются реже. Для этого необходимо обладать двумя весьма специфическими свойствами. Во-первых, особой отзывчивостью сознания на внешние и внутренние события, - уж коль скоро афоризм "стремится
стать репликой", и особым стилем мышления и письма, когда мысли рождаются в голове не в виде смутных ощущений или образов, а сразу стремятся отлиться в чёткие, завершённые формулировки, не требующие обязательного развития.
Можно сказать, что афористик - это несостоявшийся драматург, а собрания его афоризмов - это отрывки пьесы, автор которой поленился представить публике остальные её составляющие (сюжет, само действие), и ограничился только сентенциями её персонажей. Пьеса, главный герой которой - сам автор, персонажи - грани его души, а действие - его повседневная жизнь, называется дневником. Наверное я не слишком ошибусь, если скажу, что любое собрание афоризмов - не что иное, как интимный дневник автора, очищенный им от следов повседневности, и в котором осталось по его воле только то, что, по его мнению, способно связать эту повседневность с вечностью культуры. Поэтому обособленность отдельного афоризма
- относительна. Каждое афористическое высказывание имеет скрытый контекст - контекст авторской судьбы, авторского мировоззрения. Афоризм, таким образом, есть жанр концептуальный. Если роман или
стихотворение могут существовать в одиночку (за исключением особо оговариваемых автором так называемых "циклов"), то афоризмы - по преимуществу существа стайные и по одиночке не живут. Они, как
правило, являются перед читателем либо сразу шумной, разноголосой толпой, либо подползают к нему по одному со страниц задушевно шепчущего дневника, либо выпрыгивают один за другим со строк
занудного философского трактата. И благодаря этому своему компанейству они поддерживают друг друга - друг друга комментируют и обосновывают, чтобы успешнее выполнять свои познавательные,
воспитательные и эстетические задачи.
Поскольку я вижу в афоризмах концептуальный жанр, я их и объединяю в эссе - в произвольное рассуждение на самые разнообразные темы. Жанр дневниковых записок не служит моим целям: он предполагает концентрацию внимания читателя на авторской персоне, а я хотел бы заинтересовать его событиями внешнего мира, частью которого являются и переживания "другого человека", некоего "дальнего". Правда, в подобном эссе не всё подходит под моё понимание афоризма. Это так называемые "фрагменты" или просто отрывочные суждения. Но форма эссе позволяет мне сохранить их
здесь, не вытесняя собственно афористические высказывания.
Афоризм неприступен ни какому другому виду искусства: его невозможно экранизировать, театрализировать, положить на музыку, по его мотивам трудно что-либо изваять или изобразить на полотне.
Он, таким образом, является самым литературным из всех литературных жанров, концентрируя в себе литературность как таковую. Верный признак кризиса литературы - отсутствие хороших афоризмов: если это имеет место, то, несомненно, потому что сам язык нации болеет, становится вял и примитивен. А это, в
свою очередь, может произойти только от безмыслия, нацию охватившего. И наоборот, появление хороших афоризмов - первый симптом того, что нация начала думать. Это означает, что у неё в мозгах появилось некое содержание, не укладывающееся в устоявшиеся языковые клише. Это означает, что она стала нуждаться в новых языковых формах. Наконец, это означает, что ей скоро потребуются те, кто эти формы творит - поэты и - афористики.
Нашей нации, язык которой до недавнего прошлого на три четверти состоял из партийно-канцелярского новояза, а сейчас забит новоязом базарно-криминальным до выздоровления (свободного и осознанного
определения своей судьбы) ещё далеко. Но я надеюсь, что найдется читатель, который будет не прочь прогуляться со мной по тропкам моих афоризмов и размышлений по направлению свободы, познания и силы духа.
Елизавет. 09. 2001
|
